«Отождествляя защиту прав человека и защиту западных ценностей, — пишут Рене Галлисо и Мишель Требич, — новая, более тонкая и более коварная soft–идеология позволяет заменить манихейское противостояние Запада и Востока, родившееся во время холодной войны, точно таким же противостоянием Севера и Юга, в котором свобода на западный манер надеется вернуть свою молодость»[109]. «Западная модель, — замечает со своей стороны София Manna, — […] должна быть навязана человечеству, словно бы она была наделена естественной объективностью, гарантирующей ей превосходство над другими. Если следовать той же идее, различные социальные системы нашего мира представляются всего лишь вариантами западной системы, специфические качества которых должны исчезнуть вследствие неумолимого развития западной системы в глобальном масштабе […]. Чтобы западная модель завоевала всю планету, остальные общества должны сознательно отказаться от своих форм представления мира, ценностей, социальных практик и глубоко укорененных культурных символов»[110].
Да и могло бы быть по–другому? Если серьезно, то вряд ли. Как пишет Франсуа Флао, «если западный мир желает убедить всю планету в обоснованности придуманных им прав человека, ему нужно принять антропологические и теологические посылки, которые поддерживают их формулировки (и прежде всего специфическое использование термина “права” в выражении “права человека”). Если же, напротив, он желает не опираться на эти посылки, тогда он должен признать, что данная им формулировка этих “прав” определена его собственной традицией и имеет всеобщее значение лишь в той мере, в какой она обращается к моральному чувству, разделяемому всеми людьми доброй воли»[111]. «В целом, — писал Раймон Арон, — можно было бы поставить следующую дилемму: либо права человека достигают определенной всеобщности, поскольку благодаря смутности собственной теоретической формулировки они допускают произвольные институты; либо они сохраняют определенную степень точности и теряют свою всеобщность»[112]. Он приходит к выводу: «Так называемые всеобщие права заслуживают подобной характеристики лишь при условии, что они формулируются на настолько неясном языке, что теряют всякое определенное содержание»[113].
Франсуа Де Смет описывает ту же дилемму следующим образом: «Либо мы решаем использовать размытое, лишенное содержания и гибкое международное право, поскольку мы уважаем мировоззрения любых человеческих культур, но, тогда оно, вероятно, будет неэффективным; либо мы занимаем позицию, согласно которой наша культура, то есть культура индивидуальных прав и ценности индивида, превалирующего над коллективом, выше остальных, но такое превосходство всегда будет утверждаться как произвол, поскольку подобное моральное преимущество мы оцениваем согласно нашим собственным посылкам»[114].
Оспаривать всеобщность теории прав — не означает, однако, того, что нужно одобрять какую угодно политическую, культурную или социальную практику просто потому, что она существует. Признавать за народами свободу самостоятельно устанавливать для себя те законы, которые они желают принять, или сохранять свои обычаи и практики, — не значит автоматически одобрять такие законы и обычаи. Свобода суждения сохраняется, и разным может быть лишь вывод, который она позволяет вывести. Если индивид или группа плохо пользуются своей свободой, мы должны осудить лишь это использование, а не саму свободу.
Следовательно, здесь идет речь не о какой–то релятивистской позиции, являющейся, по сути, самопротиворечивой, а, скорее, о позиции плюралистической. Существует множество культур, и эти культуры по–разному отвечают на выражаемые в них стремления. Некоторые из этих ответов могут вполне обоснованно показаться нам спорными. И совершенно нормально осуждать их и отказываться принимать их. Но при этом необходимо допустить, что общество может развиваться в предпочтительном, по нашему мнению, направлении, лишь отправляясь от своих собственных культурных реалий и социальных практик. Эти ответы также могут оказаться противоречащими друг другу. В таком случае следует признать, что не существует верховной инстанции, всеобщей высшей точки зрения, которая позволила бы эти противоречия разрешить.
