На основе той же аргументации Аласдер Макинтайр выдвигает три возражения против идеологии прав человека. Первое состоит в том, что понятие права, как оно задается этой идеологией, обнаруживается не везде, и этим доказывается, что оно не является внутренне необходимым для общественной жизни. Второе в том, что дискурс прав, хотя он и претендует на провозглашение прав, выведенных из вневременной природы человека, ограничен довольно узким историческим периодом, а потому его всеобщность не вызывает доверия. Третье состоит в том, что любая попытка оправдать веру в такие права заканчивается провалом. Подчеркивая то, иметь права и пользоваться ими можно лишь в определенном обществе, в котором установлены определенные правила, Макинтайр пишет: «Эти правила работают только в отдельные исторические периоды и в строго определенных социальных условиях. Ни в коем смысле они не могут считаться всеобщими характеристиками положения человека»[103]. Он приходит к выводу, что подобные права, так же, как феи и единороги, являются всего лишь вымыслом[104].
*
Теория прав человека, поскольку она с самого начала выдает себя за всеобщую истину, в некоторых отношениях представляет собой реакцию на релятивизм. И в этом заметен определенный парадокс, поскольку эта теория проистекает из того самого учения либерализма, которое исторически как раз узаконило релятивизм, провозгласив равное право каждого индивида стремиться к тем целям, которые он выбрал по собственной воле. (Противоречие со всей очевидностью обнаруживается у тех, кто возносят хвалу «мультикультурализму», основываясь на строго релятивистской позиции, и при этом в то же самое время разоблачают ту или иную культурную традицию, считая ее «ущемлением прав человека»). Однако идеология прав человека, если она и избегает релятивизма, склоняется к противоположному риску, впадая в этноцентризм. Именно это констатировал Юбер Ведрин, бывший министр иностранных дел, сказавший, что догма прав человека заставляет считать «западные ценности, принимаемые скопом, без разбора и возможности обсуждения, ценностями всеобщими и неизменными, так что любые вопросы по их поводу и любой прагматизм признаются святотатством»[105].
«Считать доказанным то, что без явного признания прав человека жизнь была бы хаотичной и лишенной смысла, — пишет со своей стороны Раймундо Паниккар, — это признак той самой ментальности, которая предполагает, что без веры в единого Бога, как он мыслится в авраамической традиции, человеческая жизнь развалится, превратившись в полную анархию. Достаточно лишь развить ту же логику, и мы придем к выводу, что, к примеру, атеисты, буддисты или анимисты должны считаться отклонением от человеческой нормы. И точно так же можно сказать: или права человека, или хаос»[106].
Такого перехода сложно избежать. Как только определенная доктрина или культура берет на себя роль носительницы «всеобщего» послания, она начинает проявлять непреодолимую склонность к универсализации своих частных ценностей. И тогда она принижает ценности других, которые она считает ложными, иррациональными, несовершенными или попросту устаревшими. И с совершенно чистой совестью, ведь она убеждена в том, что говорит от лица истины, такая культура провозглашает нетерпимость. «Универсалистская доктрина неизбежно сдвигается к формулировкам, равноценным формулам единой партии», — писал Леви–Стросс[107].
В эпоху, когда человеческое и культурное разнообразие является последним, что может волновать господствующую на планете рыночную идеологию, идеология прав коварно воссоединяется со старыми дискурсами господства и аккультурации. Сопровождая глобальное расширение рынка, она одевает его в благопристойные «гуманитарные» одежды. Запад считает себя вправе решать, какие культурные и социальные практики должны существовать в мире, но обосновывает он это уже не «истинной верой», не «цивилизацией», не «прогрессом» и даже не «тяжелым бременем белого человека»[108], а моралью, воплощенной в праве. В этом смысле утверждение всеобщего характера прав человека представляет не что иное, как убеждение в том, что некоторые частные ценности, а именно ценности современной западной цивилизации, — это высшие ценности, а потому они должны быть навязаны всем и повсюду. Дискурс прав снова позволяет Западу занять место морального судьи человеческого рода.
