— Ваши документы!
И вы чувствуете сразу, что проходите не китайский, а белогвардейский контроль. Понятно, что руки у этого барона связаны: он не сможет, как делал это другой барон, несколько лет назад терроризировавший Монголию и прилегающее к ней Забайкалье, ни посадить вас в вагон к своему медведю, ни поджарить вас на плите, ни залить вам горло раскаленным металлом, ни вырезать из вашей спины пару добрых ремней; но нескольких его слов будет достаточно, чтобы китайский военный контроль, который, он сопровождает, срочно проникся убеждением в том, что вы опаснейший и по горло начиненный динамитом агент Коминтерна.
Этот первый наглядный урок, который вы получили на границе, должен вас подготовить ко многому, на что вы каждодневно должны будете наталкиваться в Харбине и что является только тысячекратным и варьирующимся в зависимости от учреждения и обстановки повторением того же самого явления.
Весь китайский административный аппарат Харбина буквально пропитан такими же русскими, навербованными из кадров многочисленной харбинской эмигрантской колонии. Они торчат на углах улиц в виде полисменов, сидят в каждом полицейском участке то в чине помощника пристава, то в виде околоточного надзирателя, то на скромном положении делопроизводителя, столоначальника или паспортиста. Они занимают большое место в китайских охранных войсках на железной дороге и в канцеляриях всех без исключения китайских административных учреждений. Они вершат дела в местном отделе народного образования и руководят русским изданием китайской официальной газеты „Гун-Бао“. Они занимают посты особых советников в китайских судах и заполняют канцелярии Харбинского муниципалитета. Они поистине вездесущи, и пройти в Харбине мимо них буквально не представляется возможным.
По установившемуся с незапамятных времен обычаю все более или менее крупные и ответственные административные посты в Китае в подавляющем: большинстве случаев еще и до сих пор продаются и покупаются. Купивший такой пост китайский чиновник думает естественно не столько о смысле и значении той государственной работы, с которой связано его пребывание на данном посту, сколько о том, чтобы оправдать и окупить произведенную им на получение этого поста затрату путем ли дальнейшей распродажи тех подчиненных ему должностей, назначение на которые зависит от него, или иным способом выжимания не предусмотренных законом, но освещенных стародавним обычаем доходов.
К этому присоединяются еще, с одной стороны, почти полное отсутствие достаточно грамотных людей, могущих вести какую-бы то ни было работу в государственном аппарате, и, с другой, полное отсутствие опыта в построении этой работы.
Отсюда естественно вырастает стремление „призвать варягов“, которые могли бы помочь установить хоть какой-нибудь порядок, хоть как-то поставить дело, инструктировать и двинуть работу. И вполне понятно, что в Харбине, этом более чем на три четверти русском городе, в котором нельзя шагу ступить без русского языка, мысль китайского администратора ищет таких „варягов“ не среди каких бы то ни было иных, далеких и дорогих, иностранцев, могущих к тому же использовать свое влияние в китайском административном аппарате в захватнических интересах своей страны, а прежде всего среди бессильной в этом отношении русской белой эмиграции, не имеющей за своей спиной какой бы то ни было национальной поддержки и к тому же готовой продать все свои знания и весь свой не особенно большой опыт в деле управления за ломаный грош в надежде на пополнение его доброхотными даяниями просителей.
К этому прибавляется и еще одно обстоятельство. Современные китайские правители смертельно боятся большевизма, не знающего государственных границ и близкого и понятного всем трудящимся без различия языка и национальности. Между тем, чудовищная эксплоатация, которой подвергается китайский рабочий и крестьянин, является естественной питательной средой для вездесущей „бациллы коммунизма“.
Это именно тот пункт, в котором интересы современных китайских заправил, с одной стороны, и белоэмигрантов, с другой, встречаются и соприкасаются ближе всего. Китайцы видят в белоэмигрантах тех людей, которые оказались выброшенными из своей страны, научились поэтому ее ненавидеть и готовы мстить ей любым предательством, но которые, по мнению китайских чиновников, знают конечно эту страну и своих русских лучше, чем любой китаец, а потому смогут понять и объяснить все, что в ней происходит; поэтому они могут быть самыми подходящими осведомителями и шпионами. Белоэмигранты, со своей стороны, понимают, что в этом отношении они нужны китайцам, что в порядке их осведомления о существе советских стремлений они могут укрепить свое положение и влияние и нажить капиталец, и в связи с этим стремятся только к тому, чтобы эта осведомительная работа шла и не прекращалась ни на один день, не придавая конечно никакого значения тому, будет ли она основываться на каких-либо фактах или просто на сплошном измышлении. Даже больше того: они не получают ничего, кроме удовольствия, если им удается лишний раз лягнуть советскую власть хотя бы самой беззастенчивой ложью. И конечно на этой почве, с каким бы естественным недоверием ни подходили китайские администраторы к белоэмигрантам, эти последние всегда могут рассчитывать на то, что в ходе своей предательской работы при известном упорстве, действуя с определенным тактом и сохраняя в качестве основного своего орудия неизменную скромность и незаметность, они сумеют окружить работающих рядом с ними китайцев своим влиянием и, может быть, превратиться даже в большие фигуры в обслуживаемом ими аппарате.
