— Где лежал кот?
— Вот здесь, где мокро.
— У вас всегда здесь лужа?
— Когда Боря качал, наливалось вокруг бочки, шланг старый, растрескавшийся. Да и сама она с дырочками, вода вытекает и стоит в ямке.
— Вы уверены, что Бонифаций сдох от яда?
— Ах, Дмитрий Иванович, не сдох, а умер… Он имел душу и был словно ребенок.
— Может быть, просто заболел? — не стал спорить Коваль о формулировке.
— Не знаю… В тот последний вечер игрался, прыгал мне на колени, даже на стол пытался влезть. Когда возвратились из сада, я прогнала его, потому что он все же забрался на стол и перевернул стакан.
— Не помните, чей?
— Нет, слава богу, пустой… Я сначала подумала: возможно, какой-то зверь его задушил. У нас бегают ласки, и лисицу видели… Глядите, как истоптана трава под яблонькой. Не дрались ли они здесь?
— А может, катался ваш Бонифаций от боли… На нем были раны?
— Не смотрела… Он уже начал пахнуть, когда нашла. Жара-то какая. Попросила похоронить его.
— И где закопали?
— На огороде.
Они прошли по заросшему сорняками огороду, и женщина показала на расчищенный под забором пятачок, на котором возвышался свежий холмик песчаной земли.
— А что решили с дачей?
— Не знаю. Возможно, продам.
— Покупатели есть?
— Найдутся… Но еще должна судиться с Олесем.
Коваль прокашлялся, закрывая рот ладонью. Проклятый «Беломор» все чаще напоминает — пора избавиться от плохой привычки. Но при мысли, что когда-нибудь все-таки придется отказаться от курева, почему-то еще сильнее хочется вдохнуть дым, и Коваль торопливо полез в карман.
Кто знает, видел ли в эту минуту подполковник Таисию Григорьевну, сад, гладиолусы — весь окружающий мир. Какая-то новая, еще не очерченная достаточно мысль осветила его напряженное лицо. Механически вынул из пачки папиросу и сунул ее в рот не мундштуком, а табаком. Выплюнул табак.
— Что? — переспросил.
— Еще придется судиться с Олесем, — вздохнув, повторила Таисия Григорьевна.
— Претендует?
— Приходил, ругался. Сказал: через полгода, когда войдет в законные права, выдворит меня отсюда.
— Это еще надо продумать, — ответил Коваль, лишь бы не молчать — он ломал голову над новой догадкой.
— Да, в конце концов, без Бори зачем она мне, — женщина тяжело вздохнула. — Комната у меня есть… А там, кто знает, может, и ее брошу…
— А где жить? — Подполковник потер пальцами лоб, словно ловя ускользающую мысль.
— Пока еще не знаю, ничего не знаю, Дмитрий Иванович. Возможно, к Катеньке поеду…
Коваль чуть не присвистнул. И вдруг спросил:
— Бонифаций ваш выпивохой был?
Таисия Григорьевна не поняла его.
— Что вы спросили?
— Любил вино Бонифаций? Может, Борис Сергеевич приучил?
— Нет, нет, что вы!
— А чего он так на стол карабкался, даже стакан перевернул? Мясных и рыбных блюд на столе не было?
— Нет. Только сладости, которые привезли Катенька и Андрей Гаврилович.
— Вашей сестре, кажется, стало нехорошо в тот вечер?
— Да. У нее разболелось сердце. Когда Боря отчитывал Андрея Гавриловича, она нервничала.
— Ей нужна была помощь?
— Андрей Гаврилович сам врач. Он и занялся ею. И дочь тоже…
— Она что-нибудь принимала? Какие-нибудь лекарства?
— Не припомню…
— А валерьянки вы ей не давали?
— Ой, давала! Точно! Нашла ей валерьянку.
— В рюмку накапали?
— Рюмки у нас давно поразбивались, — грустно улыбнулась Таисия Григорьевна.
— Возможно, пролили на стол или осталось на стакане… Коты дуреют от запаха валерьянки… А тот пузырек сохранился?
— Есть. Если не всю выпила. Сейчас посмотрю.
Таисия Григорьевна поднялась на второй этаж. Коваль, не отставая, шел за ней. Они почти одновременно оказались в комнате, и подполковник, сдерживая нетерпение, наблюдал, как хозяйка шарит в тумбочке возле кровати.
Она нашла закупоренный пузырек, на дне которого было немного лекарства. Подняв его в руке, оглянулась, высматривая стакан. Коваль ее понял.
— Не нужно.
Женщина протянула ему пузырек. Подполковник открыл и понюхал. Потом снова крепко закупорил и положил себе в карман.
— Не возражаете, Таисия Григорьевна?
— Пожалуйста.
— Я вам свежую валерьянку пришлю.
Коваль быстро спустился по ступенькам.
