– Предупредите портовых пожарных! – приказал комиссар. – Немедля ни минуты нужно вытащить этот фургон...
Полицейские на мгновение осветили электрическими фонариками старый бункер.
– Нет ни малейшего сомнения, – сказал комиссар, – мы можем быть уверены, что речь идет о побеге.
– Должно быть, беглец уже далеко, – вздохнул один из инспекторов.
– Да, – согласился комиссар. – Мне кажется, побег был серьезно подготовлен.
И он грустно взглянул на затопленный автомобиль. Зрелище было зловещим. Марику сотрясали конвульсивные рыдания.
* * *
– А когда она выучила немецкий язык, что еще вы там вдвоем варганили в этой чертовой комнате с окном, выходящим в парк? – крикнул Франк, встряхивая Гесслера за лацканы пиджака.
Взяв его за запястье, адвокат резким движением высвободился.
– Я продолжал говорить ей о любви, а она рассказывала мне о вас, – признался он, – но вы никогда не поверите нам... Хотя, может быть, чему-то и поверите, если вам нужно будет поверить! Сейчас вашей тюрьмой стало сомнение, и никто больше ничего не может сделать для вас. Пока вы любите Лизу, это мучение никогда не кончится, оно будет сверлить вас, как бормашина.
– Заткнись! – крикнул Франк, бросившись на него.
Он схватил Гесслера за горло, не обращая внимания на крики Лизы и попытки Паоло разнять их. Когда он отпустил его, адвокат был пунцового цвета и задыхался. И все же немцу удалось улыбнуться.
– Как этой женщине удалось сделать из меня преступника? Своим телом или своей душой? И что было бы предпочтительнее для вас: что я занимался с ней любовью или что я учил ее немецкому языку? – задыхаясь, выговорил адвокат. – Подумайте хорошенько, потому что проблема заключается именно в этом, именно в этом лежит великая тайна!
Его лицо приняло нормальный цвет. Погладив себя по шее – он еще чувствовал боль – Гесслер с ненавистью смерил Франка взглядом и продолжал:
– Да, милейший, я люблю Лизу. Все, что я сделал, я сделал ради нее. Однажды днем, вы припоминаете, Лиза, мы прогуливались с вами по берегу Ауссен-Альстера. Дело было зимой, и все здания в Гамбурге были как из мрамора. Озеро уже замерзало, в его лед вмерзла барка. Вы сказали мне: "Я похожа на нее – я раздавлена отсутствием Франка. Если он вскорости не выйдет из тюрьмы, я потеряю все человеческое". Не так ли, Лиза? Это – ваши собственные слова.
Она закрыла глаза рукой.
– Мы гуляли там около часа, – продолжила Лиза. – Я как сейчас вижу белые от изморози лужайки, пустые скамейки...
Тоскливое состояние любовницы угнетало Франка.
– Боже мой, Лиза, – сказал он, – мне кажется, что я начинаю понимать. Ты больше не была влюблена в меня, ты была влюблена в мое отсутствие. Влюблена в свою тоску, в свое одиночество. Влюблена в Гамбург и, может быть, в конце концов, влюблена в Гесслера.
– Ты все разрушаешь собственными руками, Франк, – ответила она.
– Вы вместе гуляли... на берегу озера... зимой!
Снаружи до них донесся шум полицейских сирен, рев моторов, свистки. Подбежав к стеклянной двери, Фредди рискнул выглянуть на улицу.
– Если бы ты видел всю эту суматоху! – вырвалось у него. – От военной формы в глазах темно. Как в мае сорокового!
Паоло скорчил свою знаменитую гримасу.
– Признайтесь, что было бы глупо попасться за несколько минут до прихода корабля.
С яростным видом, как обвинитель, он ткнул указательным пальцем во Франка:
– Мы сидим на бочке с порохом, а ты тут выпендриваешься с Лизой. Надеюсь, что завтра, когда ты уже будешь в Дании, то, наконец, усвоишь, что ты свободен, а жизнь прекрасна!
Лиза почувствовала надежду, заключенную в этих словах, поэтому она бросилась к Франку, пытаясь защитить его, неизвестно от какой напасти.
– Он прав, Франк, ты сам увидишь...
Франк на мгновение прижал ее к своей груди.
– Все правильно, – согласился он, – Дания... Ты мне поможешь?
– Я помогу тебе, – с жаром пообещала Лиза.
– Ты думаешь, мне когда-нибудь удастся забыть эти пять лет?
– Да, Франк.
– Я говорю не о своих пяти годах, – поправил беглец, приподнимая подбородок Лизы, – а о твоих.
– Я знаю.
– Когда-нибудь я снова начну верить тебе?
Она покачала головой.
– В глубине души ты уже веришь мне, Франк!
