— Зачем представлять вас, граф Гарри Кесслер? — нарушая строгие немецкие правила, воскликнул Ратенау. — Я отлично вас знаю, дважды посещал ваш бесподобный Архив в Веймаре, а в Берлине не пропустил ни одной, устроенной вами выставки.
— Почему же я вас никогда не видел? — усомнился Гарри.
— Вы просто не обратили на меня внимания.
— Этого не может быть! — совершенно искренне вырвалось у графа.
Ратенау засмеялся — он тоже искренне поверил словам Гарри. И они, не сговариваясь, рука об руку пошли к выходу, обмениваясь идеями и мнениями так, словно были знакомы всю жизнь. Им это было нетрудно — будучи ровесниками и диссидентами, они читали те же самые книги, любили тех же самых поэтов, почитали тех же самых художников и презирали тех же самых политиков.
С этой минуты они были неразлучны настолько, насколько могут быть неразлучны в этой жизни взрослые независимые мужчины.
Разлучила их только смерть. Смерть, сыгравшая роковую роль не только в судьбе Германии, но и всей Европы. И не только Европы.
Министр иностранных дел Веймарской республики Вальтер Ратенау, еврей, друг графа Гарри Кесслера и философа Мартина Бубера, был убит членами подпольной антисемитской организации «Консул» на улице Берлина 24 июня 1922 года.
Но между началом Первой мировой войны и роковым 1922 годом лежит длинная полоса исторической нестабильности, в которой Вальтеру Ратенау была отведена выдающаяся роль.
Граф Гарри пригласил Ратенау провести вечер с ним и с двумя известными поэтами, его друзьями, не знакомыми до того с Вальтером. Несмотря на славу мастеров слова в поэтических кругах, оба поэта были потрясены красноречием Ратенау. Речь шла о еврействе. Вернувшись домой, Гарри попытался в своем дневнике воспроизвести хотя бы часть сказанного Вальтером.
«— Можно представить еврейство так. Господь Бог поступил с ним как французский шеф-повар с продуктом, который он собирается приготовить на ужин, — он заготавливает его ингредиенты с утра. Он сложил некое количество мощных мозгов в котел, туда же вложил одну-единственную книгу, Библию, котел запечатал наглухо и оставил на дне моря на две тысячи лет.
Какой же получился результат? За две тысячи лет мощные мозги многократно перелопатили эту единственную книгу и написали комментарии на каждую ее строчку, потом комментарии на комментарии, а потом комментарии на комментарии на комментарии. Разобраться в этом месиве мог только могучий интеллект, который появлялся один раз в несколько столетий. И этот интеллект становится насущной и даже неотъемлемой необходимостью современного ему общества, хоть практической пользы он приносить не может.
— Значит, вы против еврейского интеллектуализма? — спросил Гарри».
Нет, он не был против еврейского интеллектуализма, он в молодости был вообще против еврейства. Приходится признать, что в начале своей деятельности Вальтер Ратенау жаждал ассимиляции евреев, но перед войной он попал под влияние еврейского философа Мартина Бубера и стал склоняться к иудаизму, не религиозному, а национальному. Он поверил в практическую силу еврейского интеллекта, хотя мог бы давно убедиться в этом не только на собственном примере, но и на примере своего отца. Однако юношеское желание быть таким, как все, преобладало в молодости, и только с возрастом Вальтер осознал, что его отличие от окружающих — это достоинство, а не недостаток.
Когда вся Германия с ликованием праздновала начало войны и дружно пела «Дойчланд юбер аллес», Вальтер Ратенау был от этого в ужасе. Пока Германия склонялась уступить Австро-Венгрии и вступить с нею в союз, Ратенау попытался уговорить кайзера Вильгельма, с которым у него были дружеские отношения, не объявлять войну России. «Пускай Австро-Венгрия и Сербия сами решают свои проблемы», — умолял он кайзера. Когда Германия все же включилась в войну, Ратенау в отчаянии пришел с визитом к фрау фон Гинденбург и сказал: «Германии конец!» По лицу его текли слезы.
Неожиданное начало войны потрясло Лу до глубины души. Погруженная в решение загадок психоанализа, она вообще не замечала нарастающей в последние недели напряженности в международной обстановке, так что объявление войны прозвучало для нее как гром с ясного неба. Она в принципе ненавидела войну, ужасаясь бессмысленной потере жизней, но здесь дело уже было не в принципе. Ее родная Россия выступила против ее родной Германии. Она ведь так и не решила, кто она — русская или немка и какой солдат ей дороже — русский или немецкий.
