Наташе предлагают сесть за стол, но она, расточая улыбки, отводит Анну в конец зала, где усаживает ее и, сев сама, говорит:
– Как ты можешь так жить?
– Я живу так, как мне хочется.
– Тебе хочется быть жалкой статисткой в Большом театре? Даже не статисткой, те хотя бы в хоре поют, а ты… Я смотрела на тебя – замазанная краской статуя. Сорок минут стоять истуканом, не двигаться – это же с ума сойти можно. Галахов хочет помочь тебе… А ты отказываешься. Почему?
– Мне ничего не надо. Мне очень хорошо.
– Дальше своего носа ничего не видишь.
Анна неожиданно взорвалась:
– А ты, Наташа, дальше жопы своей не видишь…
– Ну, блядь, ты даешь!
– Что надо тебе и твоему генералу?
– Галахову нужна ты…
– Скажи ему, пусть он свой генеральский хер натрет перцем и…
– Осторожно, милая.
Эрвин ищет глазами Анну.
Замечает ее в глубине ресторанного зала, за маленьким кругленьким столиком под пальмой.
Анна и Наташа, две красивые и изящные женщины с лисьими накидками на плечах, о чем-то тихо беседуют.
– Не забывай, что он генерал НКВД…
– Я пошла, меня ждет Эрвин…
– Садись, я еще не все сказала. Ты помнишь свой срок… За убийство… Когда-нибудь думала, почему его сократили…
– Почему?
– Галахов…
– И что теперь?
– Теперь ты ему должна, и он хочет натереть хер перцем и драть тебя, где и когда ему пожелается… Долг платежом красен…
– Понятно. Это все?
– Все.
– Привет генералу! Я пошла! – Анна поднялась. Отошла от пальмы, но тут же вернулась: – Скажи, а у генерала что, проблема с девочками? Что это я ему так желанна?
– Не знаю, я тоже не понимаю. Девочек у него тьма, но он тебя с того дня, когда мы голенькие… любит, что ли?!
Анна молча слушает Наташу, потом поворачивается и идет через весь зал к своему столу. Садится, берет руку Эрвина и держит ее, не отпуская. Девочка Берта, которой оркестрант дал барабанные палочки, бьет по барабану, издавая беспорядочные звуки.
Большой театр. Идет опера «Богема».
Декорации Латинского квартала Парижа девятнадцатого века. Идет снег. Холодная ночь. В кафе ссорятся Марсель и Мюзетта. Статисты гремят стульями и топают ногами, изображая скандал. Среди статистов – Анна. Она переворачивает стол, бьет стулом об пол.
Марсель и Мюзетта поют. Мюзетта выливает недопитое пиво на голову Марселя.
В этом хаосе кто-то берет Анну за руку:
– Вас ждут в правительственной ложе.
– Я играю.
– Кончится эта сцена – поднимитесь наверх.
В правительственной ложе сидит в одиночестве генерал Галахов. Большое начальство сегодня не прибыло на спектакль.
Открывается дверь, входит Анна. Галахов молча делает ей знак: «Садись рядом». Анна садится в позолоченное кресло. Галахов молчит. Анна разглядывает сцену с непривычной точки.
– Если ты сегодня после спектакля поедешь со мной, взлетишь вверх! Очень высоко! Если нет – упадешь. Очень низко. Выбирай!
На сцене бедный поэт Рудольф переживает разлуку со своей нежной возлюбленной Мими. Галахов внимательно слушает грустную арию Рудольфа. Потом кладет руку во внутренний карман генеральского кителя, достает оттуда стручок красного перца. Рука застыла в воздухе. Кресло, где сидела Анна, пусто.
Утром Анна прощается с Эрвином. Она прижалась к нему.
– Анна, мне надо идти…
– Побудь еще секунду, дай пришью пуговицу. Смотри, она болтается…
Анна бежит в комнату, тут же выбегает и поддевает иголкой висящую на кителе пуговицу:
– Одну секунду…
Откусывает кусочек нитки, кладет ее на погон Эрвину:
– Это примета. Когда зашиваешь, надо ниточку повесить, чтобы невеста не сбежала… или жених.
Анна смеется. Ловко орудуя иголкой, она пришивает пуговицу.
– За работу надо платить! Поцелуями…
Эрвин целует Анну. Открывает дверь и выходит. Анна возвращается в комнату, слышит звонок, бежит открывать дверь. В дверях молодой лейтенант. Грызет яблоко. Улыбается, на груди висят два фотоаппарата.
– Привет, тетя.
– Вам кого?!
– Я тот самый фотограф, Филя…
– Не знаю Филю.
– Как? Вас не предупреждали, что придет фотограф Филя? Странно!
Лейтенант бесцеремонно входит в квартиру, осматривается, заходит в комнату.
– Где будете лежать с американцем, на кровати или на диване?
– Зачем вы пришли?
– Сфотографировать вас, когда вы будете трах-трах с американцем… Вам что, правда ничего не сказали? Странно!
