– Папа мой немец, работал аптекарем…
– Гондон, потому что аптекарь?! Понятно… А мать?
– Мама – башкирка.
– То-то ты такой скуластый. Немец. А где родители?..
– Сослали. В Сибирь.
– Зачем сюда ходишь? – спрашивает Соня после долгой паузы. – То в стогу прячешься, то в шкафу. Лейтенант увидит тебя… клянусь, пристрелит! Лифчики мои воруешь…
– Я не ворую…
– Зачем они тебе?.. И трусы мои… Фу…
– Я не ворую…
– А кто?.. Пашка-пердун?..
– Не знаю…
– Динозавра знаешь? И этих парикмахерских алкашей?
– Знаю. Динозавр – учитель…
– Скажи им, девочки в войну за день работы тысяч пять-шесть человек на тот свет отсылали… запросто… красную кнопочку нажмешь – с самолетика бомбы посыпятся… – Соня скидывает с ладони дюжину ягод. – И нет человечиков, сильных и смелых, как Динозавр… Уходи…
Меж зеленых капустных шаров идет Никита. Лицо красное – след от только что перенесенного стыда и унижения. Слышен голос Сони:
– Эй, Гитлер-гондон!
Никита остановился. Оглянулся. В дверях амбара стоит Соня.
– Что?
– Иди ко мне. Как тебя звать, не знаю…
Никита возвращается к амбару. С рук Сони стекает малиновый сок.
– Как тебя звать?
– Никита.
– Никит, полетели купаться?
Никита не верит своим ушам:
– Как это «полетели»? На самолете?!
– А на чем же еще? Поищем красивое озеро, приземлимся – и бултых в воду… Поплескаемся – жарко ведь. Хочешь?!
Все быстрее и быстрее раскручивается пропеллер У-2. Самолет мелкими прыжками побежал по взлетной полосе, растянутой меж капустных полей. В кабине самолета Соня. За ее спиной сидит ошалевший от счастья Никита. Затаив дыхание он следит за Сониными руками, ловко щелкающими металлическими рычажками, что-то включая и выключая. Самолет взлетел.
Никита смотрит с борта кабины. Видны крыши домов. Школа. Стадо коров. Мотоцикл американца Вильяма. Соня не поднимает высоко самолет. Она как бы заигрывает с мчащимся в облаке пыли «Харлей – Дэвидсоном». Летит с ним параллельно. Но вот мотоцикл отстал. Соня оглядывается на мальчика. В резиновых очках видны ее смеющиеся глаза.
Соня кричит:
– Хорошо?!
Появились озера… Голубые блюдца в изумруде полей и лугов.
– Выбирай! – кричит Соня.
– Что выбирать?!
– Озеро! Какое нравится – твое!
– Это!
Самолет снижается. Соня затормозила у самой воды. Спрыгнула на озерную гальку. С ходу скинула кожаные штаны и куртку, оказалась в голубых атласных трусах и лифчике. Побежала к воде, упала в нее, подняв фонтан брызг. Проплыв метров десять, она с шумом и фырканьем вышла на берег, стала прыгать с ноги на ногу, как большая собака, которая стряхивает брызги. Потом легла на горячие камни рядом с Никитой. Атлас скрипит на ее большом, упругом теле.
Никита смотрит на летчицу, открыв рот.
– Оса в рот влетит!
Никита закрыл рот. Воцарилась долгая пауза.
– Не зови меня Гитлер-гондон!
– Имя знаю, а фамилия какая?
– Штольц.
– Штольц? Как какой-нибудь обер-группенфюрер. Поменяй фамилию.
– Папа сказал, мы, Штольцы, сто лет в России с этой фамилией жили, отказался менять, его ночью в грузовик с мамой… и в Сибирь…
– Вот видишь…
– И я не поменяю…
В озере плеснула большая рыба. Подпрыгнула, сверкнула серебряным боком и исчезла, на поверхности воды пошли круги…
– Сколько ударов в минуту делает сердце?
– Не знаю… Сто?
– Дай ухо…
Она потянула Никитино ухо к своим огромным атласным грудям. Мальчик опешил от неожиданного жеста летчицы. Слушает ее гулко бьющееся сердце.
– Считай.
– Раз, два, три, четыре, пять…
У озера на песке лежит молодая женщина, к ней прижался мальчик. Слышен тихий счет…
В черном мужском пальто шагает старуха Анна. Старуха несет речной камень, валун. Под косыми лучами вечернего солнца она, строгая, суровая, с восточным лицом Будды, в огромном квадратном пальто, похожа на движущийся шкаф. Только стеклянная виноградная гроздь на лацкане пальто – кокетливая женская деталь. Рядом с Анной идет Никита, чуть поодаль Вильям Терентий Смитт. Луна освещает три разные по виду фигуры: старуху-башкирку, мальчика-немца и американца.
– Нет их. Я осмотрел все поля и сады. Нигде их нет. А газеты, радио – с утра до вечера: колорадский жук, колорадский жук, колорадский жук… Я не специалист, но у меня есть глаза, – говорит Вильям.
