Когда мы вышли на крыльцо, он закурил, и продолжал выкуривать сигарету за сигаретой, пока мы не дошли до берега. Я все давился со смеху от восторга и предвкушения невероятного приключения. Прогулка на катере ночью! Слыхано ли это? И один раз дядя обернулся и спросил:
-Ты чего?
Я закрыл лицо руками и всхлипнул: если уж на меня накатывал глупый смех, я долго не мог унять его.
-Да так, ничего, ничего… - и отмахнулся.
-Давай, не зевай! Садись и отшвартуй. Кнехт-то разглядишь? Давай посвечу… - он вдруг заговорил совсем уж благодушным тоном, с каким еще любил называть меня не иначе, как «племяшом», и от такой непривычности мне становилось некомфортно.
Обычно дядя отчаливал очень резко – и правда у него было настоящее моряцкое лихачество! – но на сей раз завел двигатель осторожно, как будто нам до сих пор стоило опасаться преследования моей матери. Вода неуверенно вздохнула, забурлила, но мотор то и дело высовывался наружу – будто хотел согреться от лунного света, - и лишь когда тот покрывал его чуть теплой капельной испариной реки, снова набрасывал на себя волны, (как будто умывался). Приземистое тело дяди закрывало бОльшую часть приборного щитка, и руля не было видно вовсе; его жилистая рука чуть надавливала и поглаживала реверс, но вывернул он его только когда мы были уже в десяти метрах от берега. Воздух ударил мне в лицо, а река от отражавшейся в ней городской разноцвети превратилась во фреску.
На несколько мгновений дядя потерял равновесие и чуть было не свалился с сиденья вбок, но вовремя успел упереться руками в руль, отчего катер пару раз пьяно вильнул.
-Вот черт! – он кивнул головой своему отражению на стекле. От скорости алкоголь забирал его во второй раз, несмотря на то, что он успел уже немного протрезветь, и я представил себе, как водка перетекает в его теле из менее чувствительных к ней мест в более.
Я подсел к нему.
-Чего ты? – он посмотрел на меня. Его глаза были налиты кровью.
Я пожал плечами, ничего не ответил, но улыбнулся, и видно именно моя улыбка убедила дядю, что я и не подозреваю о его состоянии.
-Лучше иди назад!.. – все же посоветовал он, отводя взгляд и стараясь перекричать шум мотора.
-Но я…
-Я сказал – иди назад!
Мне ничего не оставалось, как повиноваться, но теперь, когда я обнаружил, что он все же не утратил своего тяжелого характера, мне стало по-настоящему хорошо, таким он был мне привычнее, чем когда говорил противным благодушным тоном. Я откинулся на задних сиденьях; огни реки принялись водить в моих глазах музыкальные карусели, и я уже с недоверием признавался себе, что люблю своего дядю… Но не только эти чувства приходили ко мне в ту ночь; уже тогда я размышлял о таинственных, не поддающихся ни одной науке взаимосвязях, которые существовали в жизни, и теперь, когда я наблюдал, как тонкие облака образуют вокруг луны рваную рану, а цвет их на самых краях принял оттенок йода, когда сразу после этого обращал взор к берегу и видел несколько домов с окнами точно такого же оттенка… когда, наконец, вспоминал, что раньше у моего деда была ручка со странными, будто бы заржавелыми чернилами, которые тоже пахли йодом, эта связь казалась мне настолько очевидной, что я, с гордостью ощущая себя единственным человеком, кому дано было увидеть больше, нежели всем остальным, начинал мыслить совершенно иными категориями…
Мы выжимали под сто. Река из фрески превратилась в глянцевое покрывало. Дядя, вероятно, рассчитывал, что скоро протрезвеет, но чем дальше мы летели вперед, тем сочнее становились сырые, смрадные запахи реки, и он уже переставал себя контролировать, был совершенно пьян, его клонило ко сну и даже не хватало соображения отпустить ручку реверса.
Наконец, он сделал над собой последнее усилие и обернулся.
-Хочешь, научу водить тебя катер так, как умею только я? – его вопрос еле шевелил языком. Все верно, я услышал не просьбу, а резкое предложение. Но что он имел в виду: «так, как умею только я»?
-Хочу!
-Отлично, садись за руль.
-Сейчас, - произнес я с готовностью, и даже теперь из меня не хотела уходить гордость за оказанное доверие.
