Сейчас, когда я оглядываюсь и смотрю на Мишку, ворочающего головой по сторонам, мне приятно убеждать себя, что он видит наше общее детство, но в той его ретроспективе, как если бы мы были с ним одним и тем же человеком.
Вадим старается схватить Дарьину руку, но каждый раз, когда у него получается это сделать, спустя полминуты он обнаруживает, что это его собственная рука.
Людей на берегу стало заметно меньше, и сейчас они как будто мне уже незнакомы; они играют в чехарду, прыгают, танцуют, совершая подчас странные, почти нелепые телодвижения, а белый свет, который озаряет теперь берег и, поднимаясь от земли метра на два в высоту, оставляет после себя волшебное зрительное послевкусие, старается их растворить в себе.
Где источник этого света? Такое впечатление, будто где-то далеко, на самом горизонте, в точке, из которой проведена линия берега, установлен мощнейший невидимый прожектор.
А запах, который я теперь чувствую? Разве это не тот, который был на торфянке, когда мы с Мишкой обнаружили перевернутый велосипед моего двоюродного брата?
-Милый, - снова слышу я голос Дарьи; она манит к себе темноту руками, обнимает и целует невидимку, - возвращайся, милый… прошу тебя…
Я перевожу взгляд на Таню. Поверить не могу, она просто сидит и смотрит на меня, внимательно и с какой-то горчинкой во взгляде, с сочувствием. Но не с жалостью. Ни в коем случае. Почему на нее ничего не подействовало? Помешательством проникнуты только ее волосы: они развеваются на ветру и рвутся ввысь так, как будто хотят обволочь собою все небо.
Я хочу что-то у нее спросить, но внезапно Дарья разражается рыданиями. Девушка падает с сиденья на дно катера, рвет на себе волосы и прогибается так сильно, что мне кажется еще немного, и она сломает себе позвоночник. Я кричу в испуге, но знаю, что нельзя резко останавливать катер, иначе они все сойдут с ума, и поэтому лишь чуть притормаживаю. Тут же все видения разом пропадают. Мои пассажиры сидят в тех же самых положениях, что и в начале нашей странной галюцинативной прогулки, и только у Дарьи так и не проходит истерика. Вадим в испуге хватает ее и, обнимая, начинает успокаивать, пока я ищу глазами какой-нибудь мостик на берегу.
Наконец я причаливаю. Минуты две все сидят не двигаясь и как будто переваривая то, что с ними только что случилось. Вадим уже выпустил Дарью из объятий, смотрит на нее с удивлением и испугом, а потом будто бы пробуждается от столбняка и хочет помочь ей выбраться, но та еще не пришла в себя и делает ему жест рукой, который можно истолковать следующим образом: «Пожалуйста, не трогай меня!» Она встает на мостик и через полминуты, будучи уже в темноте гаража, еще раз дает волю слезам.
-Кого она видела? – спрашивает Таня и долго не отводит взгляд от моего лица.
-Своего погибшего мужа.
-Но почему? Что с нами со всеми было?
-Каждый видит то, что больше всего хочет увидеть. Только на тебя это, похоже не действует, - когда я говорю это, она опускает голову, как будто ей стыдно.
-Боже мой! – восклицает Мишка, становясь на мостик, - сегодня все пошло наперекосяк!
-Не говори! – кивает Калядин, следует за ним, а потом поворачивается к Тане, - ты выходишь?
-Да, да… - отвечает она неуверенно, выпрямляется в полный рост, и опять внимательно смотрит на меня.
Спустя минуту мы остаемся с Вадимом одни; он не двигается с места, полулежит на задних сиденьях, устремив неподвижный взгляд в черное небо, на котором не видно теперь ни единой звезды. Вадим абсолютно трезв, его руки обхватили бока; одна нога касается пола, а другая едва свисает с сиденья.
-Теперь ты должен помочь ей, - говорю я ему.
-Она не любит меня, - чуть погодя, отвечает он.
-Она полюбит тебя, если ты того захочешь.
-Я хочу.
-Тогда полюбит, - я подаюсь вперед и осторожно прикасаюсь к рукаву его свитера.
Следует продолжительная пауза. Катер покачивается туда-сюда, и слышно два разных плеска воды: первый, очень глубокий, вдалеке, перемещающий огромные массы, и второй, быстрый и тоненький, подпевающий в унисон возле бортов – как будто кто-то ладонью бьет по воде.
