Так дед пролежал два года и умер через неделю после того, как мне исполнилось восемнадцать лет. Бабушка никак не хотела в это верить и, когда позвали врачей, все причитала медсестре:
-Посмотри, посмотри, милочка. Может, жив еще.
-Ну вы что, сами не видите? – отвечала та, - у него уже трупные пятна пошли.
Мать тоже в этот момент была в комнате и, услышав это, разрыдалась.
Я помню, как наклонился к мертвому телу. Он лежал на боку; я смотрел на его желтый высохший профиль, с полуприкрытым глазом, единственным из двух, который мне сейчас был виден, - (из-под века выглядывал нижний полумесяц зрачка, а остальная его часть, как у всех мертвецов, была устремлена куда-то в верхнюю часть лба), - на двухдневную щетину, коей теперь никогда не было суждено отрасти, и думал: почему это так, почему не суждено? Неужели действительно остановка сердца как-то связана с тем, что ни один волосок на теле не отрастет хотя бы на долю миллиметра? И что такое трупные пятна? Если кто-то подкрашивает его кожу изнутри, значит этот кто-то живой, а, стало быть, и дед еще не умер до конца?
Да, я так думал, снова сделавшись маленьким ребенком.
Бабушка легла на кровать и закрыла его тело собою, всего закрыла, как будто боялась, что на потолке покоится зеркало, в которое он может увидеть себя. Вот такого.
И тут вдруг я услышал собственный голос:
-Прошу вас, не волнуйтесь за него. Я уверен, что он ушел только на пятнадцать минут.
Прошло месяцев одиннадцать, чуть больше; однажды вечером, когда я работал в студии, зашла мать и сказала, что через пару недель к нам наведаются родственники.
-По какому случаю? – спросил я.
-Ну как же, скоро год со дня смерти деда, - удивленный ответ.
-А-а… - я отвернулся и продолжал писать.
Мать постояла еще немного в дверях, (я понял, что сейчас она пристально смотрит на меня), а потом вдруг спросила:
-Ты хоть помнишь, когда дед умер?
Я сказал – нет, и прибавил:
-Прошу, не отвлекай меня.
-И даже месяц?
Думаю, я не испытал ни капли стыда, - наоборот, всегда задавался вопросом, зачем моя мать запоминает все эти бесполезные мелочи, и от того начинал чувствовать легкое раздражение. Неужели в этом и заключается настоящая любовь? И все же мне было неприятно в первую очередь от того, что меня так внезапно приперли к стене. Я грубо накричал на мать, а она заплакала, назвала меня «бездушным мерзавцем» и выбежала из студии.
Ну и черт с этим. Если она действительно думала, что я никого не люблю, – а она так часто говорила, – пускай, мне все равно. С этой благотворной мыслью я собрал все свое зрение и углубился в работу.
Вечер
Пятнадцать минут десятого. Так случилось, что меня и всю компанию занесло к Мишке на дачу, - но на счастье я прихватил с собой дневниковую тетрадь, и теперь смогу сделать запись.
Калядин и Меньшов заявились ко мне около пяти вечера. С ними было две девушки, одну из которых я знал, это Дарья Аверченко. У нее пару лет назад умер муж; сначала она никак не могла прийти в себя, но потом ей все же стало немного легче - или нам только так кажется, не знаю; сейчас она с Вадимом. Вторую я видел впервые. Ее зовут Таня, мне сказали, что она дизайнер-модельер. У нее очень мягко вьются белокурые волосы, ей-богу нарисуй эти завитушки на блюде сине-голубым цветом и получится гжель.
-Кто-то обещал толпу? – напомнил я Вадиму.
-Вот твоя толпа, - он указал на Таню и, наверное, в сотый уже раз обвел взглядом мою квартиру, - не будем же мы здесь торчать!
-Конечно нет, - подтвердил Калядин.
-Пошли на воздух, - сказал Вадим.
-Да, но куда? – спрашиваю я, - к Мишке?
-Как, он уже приехал из Турции?
-Ну, а то! Масса впечатлений.
-Вот негодяй, даже ничего не сказал мне.
-Да он приехал-то два дня назад, - объяснил я.
-Ладно, тогда и правда двинем к нему.
-Это далеко? – спрашивает у меня Таня.
-Нет, не очень, - я посмотрел на нее, - запрыгиваем все в мой катер и едем минут двадцать вниз по реке.
Она улыбнулась.
-Вы водите катер?
-Да.
Павел сказал:
-Дорогая моя, он умеет делать это оч-чень необычным образом.
-В каком смысле? – не поняла Таня.
-Порой, это так же гениально, как и его картины.
