Это еще не самое худшее; можно запереться в кабинете и не видеть ни затмений, ни столкновений лоб в лоб; но психофизиологический эффект поля Блексли настигнет вас повсюду - никакие двери не помогут.
А он - психофизиологический эффект - опять-таки особая статья. Поле воздействует на зрительные центры - на тот участок мозга, с которым связаны зрительные нервы, - подобно некоторым наркотикам. У вас появляется нечто... вроде галлюцинаций, но не совсем, так как обычно вы видите только предметы, которые вокруг вас реально существуют, но получаете о них искаженное представление.
Я прекрасно знал, что у письменного стола на крышке не трава, а стекло; что ноги мои упираются в пластиплатовый пол, а не в подернутую рябью воду; что па столе у меня не розовая ваза с торчащей из нее сатурпианской ящерицей, а античная (двадцатого века) чернильница с ручкой; наконец, что лоскуток с надписью "Боже, храни нашу родину", - радиограмма на стандартном бланке. Все это я мог проверить на ощупь: осязания поле Блексли не нарушает.
Можно, конечно, закрыть глаза, но этого никто не делает, потому что даже в кульминационный период зрение позволяет судить о сравнительной величине предметов и их дальности, а если человек находится на знакомой территории, то память и логика подскажут ему, какие это предметы.
Поэтому, когда дверь отворилась и вошло двуглавое чудище, я сразу понял, что это Риген. Риген вовсе не двуглавое чудище, но я узнал его по походке.
- Что, Риген? - сказал я.
Двуглавое чудище ответило:
- Шеф, механическая мастерская шатается. Придется нарушить правило и работать во время среднестояния.
- Птицы? - спросил я.
Обе головы кивнули.
- Подземную часть стен птицы уже изрешетили, надо поскорее залить бетоном. Как вы думаете, остановят их те арматурные стержни из нового сплава, что привезет "Ковчег"?
- Наверняка, - солгал я. Забыв о поле, я обернулся, чтобы взглянуть на стенные часы, но вместо них на стене висел похоронный венок из белых лилий. По венку время не определишь.
- Я-то надеялся, мы не будем чинить стены, пока не получим арматурных стержней под бетон. "Ковчег" вот-вот должен прибыть; возможно, он сейчас порхает вокруг планеты - ждет, когда же мы выйдем из поля. Как по-твоему, можно потерпеть до...
Раздался грохот.
- Отчего не потерпеть, - ответил Риген. - Механическая мастерская рухнула, спешить некуда.
- Там никого не было?
- Вроде нет, но я проверю.
Он убежал.
Вот так и живется на Планетате. С меня было довольно, более чем довольно. Пока Риген отсутствовал, я принял решение.
Вернулся он в облике ярко-голубого скелета на шарнирах.
- Порядок, шеф, - сказал он. - В мастерской никого не было.
- Станки сильно пострадали?
Он рассмеялся.
- А вы можете при виде детской резиновой лошадки в фиолетовую крапинку угадать, целый это токарный станок или сломанный? Послушайте, шеф, а вы знаете, на кого сейчас сами-то похожи?
- Посмей только намекнуть, тут же выгоню со службы, пригрозил я.
Не знаю, шутил я или нет; нервы у меня были на взводе. Я выдвинул ящик письменного стола, положил туда лоскуток с вышивкой "Боже, храни нашу родину" и шумно задвинул обратно. Я был сыт по горло. Планетат - безумная планета: тот, кто долго живет на ней, тоже сходит с ума. Каждый десятый служащий Земли - Центра возвращается на Землю для лечения у психиатра, проведя на Планетате год-два. А я здесь уже почти три года. Мой договорный срок истекал. Терпение тоже.
- Риген, - окликнул я.
Он обернулся почти у порога.
- Да, шеф?
Я сказал:
- Отправь радиограмму Земле - Центру. Записывать не стоит, и так запомнишь, тут всего три слога: "Увольте".
Он сказал: "Ладно, шеф", вышел и прикрыл за собой дверь.
Я остался сидеть, только закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Наконец-то свершилось. Если я не догоню Ригена и не отменю своего распоряжения, все, можно считать, решено и подписано, бесповоротно. У Земли - Центра есть одна причуда: во многих отношениях дирекция делает подчиненным всяческие поблажки, но, если вы подали заявление об уходе, вам никогда в жизни не разрешат передумать. Это железное правило, и в девяноста девяти случаях из ста на межпланетных работах оно себя оправдывает. Человек должен быть стопроцентным энтузиастом, иначе у него ни черта не будет ладиться, и стоит ему только чуть-чуть разлюбить свое дело, как он становится пустым местом.
