Путешественники остановились на ночь в Эштремоше – маленьком городке на вершине холма, и, проскакав под проливным дождем среди оливковых деревьев, прибыли в Бадахос.[142] Дальнейший путь лежал через безлесные хребты, деревни утратили обаяние, присущее им в Португалии, дороги были то заболочены, то изрыты трещинами.
Следующую ночь они провели в Толедо,[143] а наутро, когда город остался позади, Фильяцци подозвал Робина и отъехал с ним вперед.
– Некоторое время назад, – заговорил итальянец, – я получил сообщение от нашего доброго друга, которого нам нет смысла называть по имени, что вы едете в Мадрид по личному и весьма деликатному делу.
– Совершенно верно, – ответил Робин.
– Которое вы должны выполнить как можно скорее.
– И это так.
– Я не собираюсь совать нос в ваши дела, мой юный друг, – продолжал граф. – Чем меньше я о них знаю, тем лучше. Но у меня имеется подозрение, разделяемое нашим безымянным другом, что ваша миссия требует полной тайны.
– В противном случае я рискую очутиться на костре на Кемадеро, – мрачно откликнулся Робин.
– Этого замечания я не слышал, – сухо промолвил Фильяцци, – а если слышал, то не понял. Вы, конечно, знаете, что государственные деятели ничего не смыслят в географии. Но, когда необходимы быстрота и секретность, то нужен и набитый кошелек. Мы остановимся на ночь в Ильескасе,[144] и мой казначей отсчитает вам столько, сколько требуется.
Ресурсы Робина и впрямь подошли к концу, и хотя в Мадриде ему был открыт кредит его банкиром во Флоренции, он бы потерял день на его получение.
– Я глубоко вам признателен, сэр, – тепло сказал он. – Вы проявляете ко мне такую доброту, на какую я едва ли имел право рассчитывать.
– Признательность в молодые годы, Карло, это очень хорошее и редкое качество, – улыбнулся Фильяцци. – Поэтому я не отказываюсь от нее, хотя всего лишь исполняю пожелания нашего друга.
Однако, ни тот, ни другой не подозревали, скольким был обязан юноша любезному предложению графа, ибо тот день, когда Карло Мануччи послал бы свое имя мадридскому банкиру, оказался бы для него весьма дурным. Однако предупредительность Фильяцци на этом не кончилась.
– Я мог бы оказать вам еще одну услугу без всякого ущерба для себя. Несомненно, вы стремитесь как можно скорее покончить с вашей трудной задачей и вернуться домой. – Граф улыбнулся, увидев, как зарумянилось лицо и засияли глаза Робина при этих словах, отвечавших его сокровенным надеждам. – Но после всех месяцев тревог и волнений один лишний день не обременит вас особенно, но может избавить от ненужного риска.
Робин бросил на собеседника быстрый и довольно испуганный взгляд. Посол хоть и заявлял, что ничего не знает о его делах, но тем не менее казался неплохо осведомленным о них.
– Так вот, я не поеду в Мадрид ни сегодня, ни завтра, а заночую в четырех милях от него – в Хетафе.[145] Вы, разумеется, можете скакать дальше с вашими слугой и багажом, если у вас бумаги в порядке. Но вы бы поступили разумнее, оставшись со мной. Из Хетафе я отправлюсь в Эскуриал, где король Филипп проводит свои дни в молитвах. Синьор Мануччи может поехать со мной. Из Эскуриала, где я, возможно, задержусь, я отправлю в свой дом в Мадриде багаж и слуг, а юный Джузеппе Марино сможет сопровождать братьев Ферранти. Таким образом вы попадете в город без лишних вопросов.
И вновь никто из них не заподозрил, насколько это небольшое изменение планов Робина отразится на жизнях и судьбах его самого и тех, кто ему дорог. Юноша снова поблагодарил Фильяцци.
– Нам лучше вернуться, – заметил граф, – иначе могут обратить внимание на нашу чересчур продолжительную беседу. Вам нужно только предупредить Джакомо Ферранти, и он завтра приготовит ваш багаж и будет ждать вас в Эскуриале.
На следующий день, уже поздно вечером, граф Фильяцци прибыл в Эскуриал, а днем позже вместе со свитой, включая Робина, присутствовал на Высокой мессе. Юноша стоял в огромной церкви с левой стороны, как раз за галереей, на которой находились позолоченные коленопреклоненные статуи Карла V и его супруги с лицами, обращенными к алтарю. Перед ним широкие ступени, покрытые красным ковром, вели к большому алтарю с его сверкающей позолотой и мраморными плитами; над ступенями виднелась дверь, у которой Филипп имел обыкновение слушать церковные службы. Сейчас дверь была закрыта, но Робин не сводил с нее глаз. Торжественные звуки органа, пение хора над головой, пышные облачения священников, свечи, пламенеющие в драгоценных канделябрах, вместе с маленькой невзрачной дверью сбоку от алтаря завладели воображением юноши; их контраст поколебал его уверенность в том, что казалось несомненным.
