Их прогулка по припорошенным снегом кочкам навевала образ задумчивой, неторопливой и бедной жизни. Уже после первых реплик жены в аэропорту мне стало ясно, что в России за время моего отсутствия многое переменилось. Еще в самолете я с некоторым самодовольством ощупывал под пиджаком бумажник, где лежали сэкономленные хрустящие банкноты. По моим расчетам, этих денег вполне могло хватить на автомобиль. Когда я уезжал в Англию, Москвичи стоили двести - триста тысяч рублей. Теперь, бросив нечаянный взгляд на рекламную полосу в газете, с изумлением прочел цену самой дешевой марки: два с половиной миллиона! Обменный курс рубля понизился за эти два месяца всего раза в полтора, не больше.
Впрочем, машина не была для нас вещью первой необходимости. Провожа меня за границу и ничего еще не ведая о моих грядущих доходах, жена шутливо мечтала:
- Когда у нас будет квартира, давай сначала купим холодильник, ладно?
Нет, сначала диван.
- Нет, холодильник!
Нам обоим было уже за сорок.
Теперь мы старались избегать этой темы, все еще на что-то надеясь.
В конце концов, солнце, искристая пороша, дятел на высокой сосне возле дома - все это было не так уж плохо даже после великолепного предпраздничного Оксфорда. У вас начиналось Рождество. Мы тоже взялись обсуждать, как проведем новогодний праздник. Не поехать ли в пустующий дом в Солигаличе? Разгрести снег у крыльца, затопить русскую печь... Впрочем, сельских радостей нам хватало и здесь. После долгого путешествия мне не хотелось новых дорог и скитаний. Нам не было скучно друг с другом. Я объявил, что пожертвую два-три фунта стерлингов на отличную говяжью вырезку, что продается в валютном гастрономе на Арбате. Мне хотелось, чтобы жена хотя бы раз почувствовала себя почти совсем как в Англии.
Вечером раздался неожиданный звонок от сестры. Она жила вместе с мамой в Вятке, за несколько сотен километров от Москвы. Накануне разговаривал с ними обеими по телефону, обещал навестить их с подарками из Англии...
- Мама уснула после обеда и теперь не встает, - встревоженно сказала сестра. - Не могу добудиться. Отвечает что-то невнятное, глаза закрыты...
- Позвони в Скорую.
- Звонила. Обещали, до сих пор нет. Приезжай, мне страшно.
- Но я же не скоро до вас доберусь... Поторопи неотложку.
- Хорошо. Но ты все-таки постарайся приехать.
После разговора в голове моей мусором застряла никчемная фраза: А вот и расплата. Какая расплата, за что? Взгляд упал на купленный дл мамы плед, лежащий среди все еще разбросанных по комнате вещей. В Оксфорде представлял, как долгими зимними вечерами она будет, закутавшись в него, сидеть за книгой. Расплата за два месяца, проведенные в Англии? За кратковременное неучастие в этой жизни с ее бедностью и отчаянием, с ее очередями, промерзшими поездами, остервенелыми людьми на улицах?
Только теперь я почувствовал, что моя английская жизнь закончилась- как отрезало, и начинается совсем другое, давно знакомое и в то же время вечно чуждое и угрожающее, нежизнь, в которую мне заново предстояло медленно и мучительно врастать.
Сутки спуст мы с женой устраивались на боковых полках плацкартного вагона.
Ветхая наволочка под маминой головой была разорвана почти надвое. Это сразу бросалось в глаза.
Может быть, сменить? - нерешительно спросил я сестру. Она, казалось, не услышала. Она уже третьи сутки не спала.
Глаза у мамы были прикрыты. Влажные седые волосы спутались и прилипли к вискам, лицо осунулось.
- Ты ездил, невнятно произнесла она, узнав меня по голосу.
- Что, мама?
Ты куда-то ездил. Я помню.
Да, мама. Я был в Англии.
А я решила - в Испании. Лицо у тебя загорелое.
Врач был и ничего не прописал: Зачем вам нужно продлевать ее мучения? Знакомые сказали сестре, что лекарство от этой болезни есть. В аптеках не достанешь, но у врачей можно выпросить, берут по пятьсот рублей за одну ампулу.
- Не унывай. Я старался держаться с сестрой бодро. - Это меньше фунта. Я тут кое-что с собой привез...
- В нашем городе валюту не меняют, - резко возразила она. - И потом, я все равно не сумею с этими людьми договориться...
