неграмотны; но вместе с тем они сообразительны и ловки на своей тяжелой работе, отважны и
откровенны по характеру; они малы ростом, но широкоплечи, глаза у них грустные и широко
расставленные. Работают они поразительно много, и руки у них золотые. Они отличаются очень
нервной, – я не хочу этим сказать – слабой, – организацией и очень восприимчивы. Им
свойственны инстинктивное недоверие и застарелая, глубокая ненависть к каждому, кто
пробует смотреть на них свысока.
С шахтерами надо быть шахтером и держаться по-шахтерски, не позволяя себе никакого
чванства, зазнайства и заносчивости, иначе с ними не уживешься и доверия у них не завоюешь.
Рассказывал ли я тебе в свое время об одном углекопе, получившем тяжелые ожоги при
взрыве газа? Слава богу, он поправляется, начал выходить и уже совершает для упражнения
довольно длинные прогулки. Правда, руки у него еще слабы, и он не скоро сможет вновь
работать ими, но все-таки он выжил. Однако с тех пор здесь были еще случаи тифа и
злокачественной, по-местному «дурной», лихорадки: во время приступов ее люди видят жуткие,
похожие на кошмары сны и бредят. Таким образом, здесь опять много слабых, прикованных к
постели людей: нищие и бессильные, лежат они и чахнут. В одном доме лихорадка свалила
всех, помощи им почти никто, вернее, совсем никто не оказывает, так что за больными
вынуждены присматривать больные. «Здесь больные выхаживают больных, – сказала мне
хозяйка. – Оно и не удивительно: бедняк бедняку друг».
Видел ли ты за последнее время что-нибудь хорошее? С нетерпением жду от тебя
письма.
Много ли сделали за последнее время Израэльс, Марис и Мауве? Несколько дней тому
назад здесь, в стойле, родился жеребенок, славное маленькое существо, которое вскоре уже
твердо стояло на ногах.
Здешние рабочие держат много коз: в каждом доме видишь козлят, а также кроликов.
130 Вам, июнь 1879
Несколько дней назад у нас часов в 11 вечера была ужасная гроза. Неподалеку отсюда
есть место, с которого внизу открывается почти весь Боринаж: трубы, отвалы породы,
крошечные лачуги углекопов и муравейник маленьких, черных, целый день копошащихся
фигурок; дальше – темные сосновые леса и белеющие на фоне их домики рабочих; совсем
вдалеке – колоколенки и старая мельница. В большинстве случаев надо всем этим висит нечто
вроде пелены тумана, а проплывающие мимо облака создают причудливый эффект света и тени,
который напоминает картины Рембрандта, Мишеля или Рейсдаля.
Во время этой грозы, когда вспышки молнии на мгновение озаряли непроглядно черную
ночь, эффект получался изумительный. Находящиеся в двух шагах отсюда строения шахты
«Маркасс», которые одиноко возвышаются на пустынном поле, казались в эту ночь настоящим
Ноевым ковчегом: его махина во тьме потопа, под проливным дождем, наверно, выглядела так
же, как эта шахта.
Находясь под впечатлением грозы, я сегодня вечером, во время чтения Библии, сделал
описание кораблекрушения.
Я усиленно читаю «Хижину дяди Тома». Как много еще рабства на свете! И в этой
поразительной, чудесной книге этот насущный вопрос рассматривается с такой мудростью,
любовью и пылкой заботой о подлинном благоденствии несчастных и угнетенных, что к роману
невольно возвращаешься и каждый раз находишь в нем нечто новое.
Я не знаю лучшего определения для слова искусство, чем «L'art c'est l'homme ajoute a la
nature». 1 Природа – это реальность, истина, но в том значении, в том понимании, в том
характере, которые раскрывает в ней художник и которые он дает – qu'il degage, 2 вылущивает,
освещает.
1 «Искусство – это человек плюс природа» (франц).
2 Которые он высвобождает (франц.).
Картина Мауве, Мариса или Израэльса говорит больше и яснее, чем сама природа. То же
самое с книгами. В «Хижине дяди Тома», в частности, все вещи поданы художником в новом
свете; таким образом, в этом романе, хотя он уже начинает стареть, ибо написан много лет
назад, все вещи стали новыми. Книга так тонко продумана и прочувствована, так мастерски
сделана! Она написана с такой любовью, серьезностью, правдивостью! Она так скромна, проста
и в то же время так поистине возвышенна, благородна и утонченна!
