— Скажу, что это чудовищная глупость. Чтобы наш дядюшка Кардитон да пошел на такое дело!
— Это верно. Я думаю, что этот коммодор пропил свой рассудок, и это очень выгодно для нас. Чтобы одолеть стены, нужно много рабочих рук. Ему придется взять для этого своих людей, и на бригантине их останется, стало быть, совсем ничего. Тут-то мы и станем действовать.
— А наших-то достаточно?
— Не беспокойся. У меня есть бравые парни, которые явятся сразу, как только потребуются. Хочешь записаться в матросы, Берт? Попади ты с несколькими моими мальчиками на палубу бригантины, и предприятие, считай, наполовину уже удалось.
— Я готов.
— Тогда не теряй времени. В этом английском мундире тебе к нему идти, понятно, нельзя. Скажи ему, что у тебя тут неподалеку есть кое-кто из приятелей, которые тоже с большой охотой имели бы несколько миль воды между собой и Францией. Лучше всего, если он примет вас за береговых крыс: меньше у него будет подозрений. Возьми у дядюшки Кардитона другую одежду и спускайся в зал!
Не успел Сюркуф договорить, как над городом и рейдом раскатился орудийный гром: Бонапарт начал бомбардировку Тулона. Всю ночь не утихал обстрел, а наутро войска Конвента пошли на приступ. Еще не рассвело, когда Дюгомье и Наполеон повели свои колонны на штурм Малого Гибралтара. Ружейная пальба и картечь англичан наносили французам столь большой урон, что Дюгомье, слывший до того неустрашимым, со словами: “Мы проиграли” — приказал трубить отступление. Наполеону удалось-таки пробиться сквозь смертельный свинцовый дождь и ворваться на вражеские редуты, и вскоре Малый Гибралтар был уже в его руках. Затем он столь же успешно штурмовал форты Баланье и Эгийетт, и это произвело на депутатов Конвента столь большое впечатление, что они публично высказали ему свою благодарность. Этот день стал переломным в его карьере: со ступени, на которую он поднялся, было рукой подать до консульского поста, а оттуда — и до императорского трона.
Адмирал Худ покидал Тулон. Сперва подняли якоря большие корабли, за ними последовали и меньшие. Рейды и море кишели шлюпками и разномастными суденышками, доставлявшими на корабли эскадры войска и удирающих из Тулона жителей. А обстрел крепости меж тем не прекращался. Земля содрогалась от орудийного грома, хлесткие удары тысяч весел вспенивали море, воздух раскалился от бесчисленных выстрелов, без перерыва рвущих тишину со всех румбов. Город лихорадило. Ни на улицах, ни в домах никто не был в безопасности. Те, что боялись прихода республиканцев, удирали, остающиеся же забаррикадировались в своих домах из страха перед мародерами, в одиночку и целыми шайками вышедшими на свой разбойный промысел.
Корабли, все еще стоявшие во внутренних гаванях, оказались против укреплений, находившихся теперь в руках французов. Часть из них артиллерия Наполеона пустила на дно. Остальные с нетерпением ожидали наступления ночи, рассчитывая уйти под ее покровом из-под губительного огня. Среди них была и бригантина “Курочка”.
Когда наступил вечер, коммодор Хартон явился к дядюшке Кардитону. В таверне было пусто. Покидать своих близких ради привычного стаканчика ни у кого в этот час беды не было ни времени, ни желания.
— Ну как, все в порядке? — спросил Хартон хозяина.
— Как договорились.
— А там, в банке?
— В верхних помещениях поставили сторожей, но вниз они не спускаются. Впрочем, канонада столь оглушительна, что никому вашу работу все равно не услышать. Людей-то у вас достаточно?
— Да. Отпирайте подвал, они сейчас подойдут. А дальше уж не ваше дело.
— Вот ключ. И клянусь, что кто-кто, а уж я-то вам докучать не буду. Скажите мне только еще, как с теми парнями, о которых мы договорились? Берете вы их на борт?
— Да, одиннадцать душ. Правда, очень уж зеленые, в матросском деле вовсе не сведущие, в море идут только потому, что земля под ногами горит. Но я все же рад, что хоть таких заполучил. Другим и этого не досталось, а “девятихвостая кошка”[11] — лучший учитель.
— На сегодняшнюю-то операцию вы их с собой, надеюсь, не взяли?
— Еще чего! Ненадежные они для этого, вот что я вам скажу. Иное дело — мои “смоляные куртки”
