Наконец, немалая часть общества ожидала установления диктатуры Пилсудского. Непрерывная критика «отшельником из Сулеювека» партийного эгоизма и чрезмерного влияния на жизнь страны сейма, непоследовательного в своих действиях, неспособного создать прочное, устойчивое большинство, малодумающего об интересах всей страны, расколотого по партийному, классовому и национальному признакам, воспринималась именно как свидетельство его неверия в пригодность парламентаризма образца 1921 года к польским условиям. Пилсудский больше других подходил на роль диктатора. Он имел в своем распоряжении силу (бывшие легионеры и члены Польской военной организации), поддержку в офицерском корпусе и у влиятельных левых и частично центристских политиков. У него был серьезный опыт управления государством, общество не связывало с его пребыванием у власти экономических потрясений, ценило за победу над Красной армией и создание большой Польши, выходящей за этнографические пределы на исторические земли. Что уж совсем удивительно для восточноевропейского политика, бывший террорист не использовал своего пребывания у власти для личного обогащения и не позволял этого своему окружению. То есть Пилсудский обладал массой достоинств, позволяющих надеяться, что он не будет использовать диктатуру в приватных интересах, только ради того, чтобы удовлетворить свои властные амбиции. Правда, сам Пилсудский никогда прежде не признавался, что считает диктатуру панацеей для Польши.
Внешне его жизнь в Сулеювеке в первое время представлялась спокойной и размеренной, как и положено высокопоставленному пенсионеру, не обремененному заботами о хлебе насущном. Первый маршал просыпался в 10 часов утра, завтракал в постели (стакан крепкого горячего чая, булочка с маслом, иногда с медом) и читал «Курьер поранны»[196] и «Экспресс», после чего часто снова засыпал до полудня. Рядом с кроватью всегда должна была стоять тарелка с фруктами и леденцами. В 12 часов он съедал второй, более плотный завтрак. Проснувшись окончательно, шел в сад, проверял недавно посаженные фруктовые деревья, а также пчел – у него было несколько ульев. Любовался цветами, но за ними не ухаживал.
Ровно в три часа пополудни семья обедала. Кухарка Аделя и ординарцы были из его родных мест. Пилсудский гурманом не был, но ел только любимые кушанья. При этом он не любил фирменные виленские блюда – бигос (кислая капуста, тушенная с различными сортами мяса, ветчины и колбас) и литовские колдуны (пельмени), а также супы. Водки почти не пил, иногда рюмку хорошего венгерского вина. Обожал домашнее печенье и сладкие сухарики. Из напитков признавал только крепкий, горячий, очень сладкий чай, который целый день должен был быть под рукой.
За обедом он всегда демонстрировал хорошее настроение, поддерживал веселую беседу, рассказывая анекдоты или забавные случаи из истории, поощряя у дочерей интерес к этой науке, знание которой считал очень важным в жизни. После обеда общался с детьми или читал на веранде. Его домашняя библиотека насчитывала около тысячи томов. Его интересовали воспоминания, и он часто перечитывал письма Наполеона, кумира всей своей жизни.
Настоящая работа начиналась вечером и продолжалась до глубокой ночи. Писал сам или диктовал жене, а порой К. Свитальскому – так быстро, что они не всегда поспевали за ним записывать. В сулеювекский период жизни он создал много работ на исторические темы из далекого и недавнего прошлого Польши.
Его повседневной одеждой был военный китель без знаков различия (излюбленная для той эпохи одежда полководцев из бывших террористов) и всегда чересчур длинные брюки. Если предстояла встреча с важным гостем или иностранцем, облачался в маршальский мундир с аксельбантами и польскими наградами. Зарубежные награды надевал очень редко.
Осенью и зимой больше времени уделял шахматам, а также пасьянсам. Как и у каждого аматора этого увлекательного занятия, у него было несколько любимых, предназначенных главным образом для двух колод карт, что существенно удлиняет процесс и делает его более захватывающим. По крайней мере, в его арсенале были: «Могила Наполеона» (очень редко сходится), «Простыня», «Коса Венеры», «Косынка», «Пирамидка», «Уземблина» (по имени научившей его этому пасьянсу женщины по фамилии Узембло, у которой он скрывался до войны), «Смиглина» (этимология та же), «Часы» и т. д. Временами, если хотел, чтобы пасьянс сошелся, он жульничал.
