Вхождение в состав виленской социалистической группы петербургских студентов неожиданно самым серьезным образом сказалось на судьбе Юзефа Пилсудского. Именно через них он оказался в орбите воздействия уцелевших после разгрома «Народной воли» сторонников индивидуального террора против членов династии Романовых и высших государственных служащих. В их числе были выходцы из Вильно Юзеф Лукашевич, Константы Гамолецкий и Бронислав Пилсудский, а также старший брат В. И. Ленина Александр Ульянов. В конце 1886 года группа приступила к подготовке покушения на Александра III. Для полной уверенности в успехе террористической акции было решено помимо взрывчатого вещества начинить готовящуюся для этого бомбу сильнодействующим ядом, чтобы даже в случае легкого ранения император погиб. Этот яд уезжавший на рождественские каникулы в Вильно Бронислав Пилсудский обязался добыть у члена виленской конспиративной группы, владельца аптечного склада Титуса Пашковского. За ядом приехал из Петербурга участник заговора Михал Канчер. Бронислав поселил его у своей тетки Стефании Липман, где в это время он проживал вместе с Юзефом. На следующий день Бронислав покинул Вильно, оставив Канчера, совершенно не знавшего город, на попечение младшего брата.
Некоторое время спустя Юзеф Пилсудский оказал гостеприимство еще одному участнику петербургского заговора, который, чтобы не навести следившую за ним полицию на след группы, решил скрыться за границей и по дороге останавливался в Вильно.
Заговор Александра Ульянова и товарищей провалился по чистой случайности. 1 (13) марта 1887 года, во время третьей попытки покушения на императора, заговорщики были схвачены. Полиция следила за одним из них, но совершенно по иному поводу. Когда вдруг выяснилось, что задержанные готовили покушение на Александра III, началось энергичное следствие, во время которого двое из арестованных, в том числе и М. Канчер, стали давать показания. Среди людей, с которыми он общался в Вильно, был назван и Юзеф Пилсудский. 22 марта 1887 года он был арестован и вскоре переведен в Петропавловскую крепость в Петербурге.
На начавшемся 27 апреля судебном процессе заговорщиков Юзеф проходил как свидетель. Что же касается его старшего брата Бронислава, то он был признан виновным в участии в антиправительственной организации и приговорен к 15 годам каторги на Сахалине. Наказание не обошло стороной и младшего брата – еще до начала суда ему была назначена пятилетняя административная ссылка в Восточную Сибирь.
Арест и приговор стали глубоким потрясением для девятнадцатилетнего юноши, не посвященного в планы заговорщиков и не считавшего себя виновным. Сохранились приписываемые Пилсудскому стихи, которые он якобы послал отцу накануне отправки из Бутырской тюрьмы по этапу к месту ссылки. Они имеют форму обращения к сверстникам человека, пережившего потрясение и серьезно задумавшегося о том, как жить дальше:
Пусть мой пример и сломанная жизнь,
Моя судьба – помогут им понять,
Что не достигнем цели, действуя тайком,
Желая мысль свою осуществить
И навязать другим свои решенья.
Пусть сгоряча за дело не берутся,
В труде созреют – и, продумав все,
Пойдут путем, указанным им жизнью,
А не высоким, но пустым мечтаньем...
Вот путь, которым следует идти...
Были в этом стихотворении и полные печали строки о себе:
Себе скажите: было ему больно,
Строга расплата за минутную ошибку.
Он зря погиб, и не достигнет целей,
Намеченных на жизненном пути.
Достоин он прощения, он в жизни очень многое любил[4]. Среди исследователей жизни Пилсудского нет единства мнений относительно авторства этого стихотворения. Так, издатели его трудов в 1930-е годы не включили его в состав собрания сочинений своего кумира. С ними согласен составитель хроники жизни Пилсудского Вацлав Енджеевич, а Влодзимеж Сулея просто не упомянул его в своей достаточно подробной биографии. Другие же авторы, в частности Анджей Гарлицкий, Дарья и Томаш Наленчи, склоняются к признанию его подлинности. Не вдаваясь в источниковедческий анализ, можно, исходя из содержания стихов, согласиться скорее со второй точкой зрения. Добавим только от себя, что звучащие в стихотворении нотки раскаяния писались не только под впечатлением от сурового приговора, но и с учетом того, что почта осужденных обязательно проходила перлюстрацию. А раз так, то в письмах следовало всячески демонстрировать осознание своей вины и желание стать законопослушным подданным Романовых. К тому же в стихотворении нет однозначного осуждения борьбы с режимом как жизненного пути. Речь идет только о том, что становиться на него следует не под воздействием романтических мечтаний, а вследствие сознательного, хорошо продуманного выбора.
