— Не больно велика, ваше величество, — заметил тамошний смотритель. — Случается, заходят матерые, ровно кит какой. Зайдут да размечут частокол-от. А было — таковая зашла да таково рвалася — избу порушила. Великанши уходят.
— Эту мне доставьте.
— У ей мясо ничего, — сказал Волынский, знавший толк в осетровых, — а у матерых-то грубое.
— Пир отвальный устроим, — сказал Пётр. — Да пущай бочки четыре заготовят для пути. Будет чем Астрахань поминать.
Объехали несколько учугов — любопытство Петра было возбуждено. Иные были пусты, в иных тщетно бились в поисках выхода осётры и белуги.
— Не оскудело море рыбою, — заметил Пётр.
— Не оскудеет, батюшка царь, ваше величество. — Господь её для нашей потребы блюдёт да разводит. Чтобы, значит, человеки нужды не ведали, — уверенно отвечал смотритель.
В пути догнал царский кортеж кабинет-курьер Степан Чегодаев, вернувшийся из Персиды от консула Аврамова. Консул сообщал, что шахов наместник в Гиляне, равно и все жители, готовы-де отдаться под руку России.
Выслушав донесение, Пётр хмыкнул.
— Вот когда армеятамостанет, будут вполне готовы.
Самым прибыльным оказался учуг Камызяк. Осётры и белуги табунились там небольшим стадом, тыкаясь острыми рылами друг в друга.
Пётр и вовсе развеселился. Азарт охватил его. Рискуя свалиться в воду, он ухватывал рыбину за рыбиной меж жабер и тащил на мостки. Тем временем смотритель норовил оглушить её деревянной колотушкой.
Подоспели к царёвой охоте Апраксин с Толстым на галере. Завидев их, Пётр закричал:
— Эй, генералы, ступай сюды добывать себе пропитание!
— На Руси говорят: без труда не вытащишь и рыбку из пруда, — пробормотал осмелевший смотритель, видя таковую царскую простоту.
Толстой — брюхат, стар и неповоротлив. Вытащил-таки небольшого осётра и, отдуваясь, плюхнулся на лавку. Апраксин был резвей, а потому удачливей: вытянул белужку и осётра.
— Ну вот, все мы ноне с добычею, — по-детски радовался Пётр. — Экое удовольствие! А Чегодаев от консула бумагу привёз: Гилян-де готова пасть нам в руки.
— Падёт, коли подстрелим, — хихикнул Толстой.
— Верно говоришь, Пётр Андреич, умная твоя голова, — и, глянув на небо, озабоченно заметил: — Вертаемся, солнце низко.
— Натешился, — Пётр развалился в каюте. — Теперь за погонялку примемся. С завтрашнего дня у тебя, Фёдор Матвеич, консилию соберём, каково кампанию вести далее. А пока пиши, Алексей, указы от меня: Сенату о закупке лошадей в драгунские полки, Военной коллегии — об отпуске украинских казаков, прошедших сию кампанию, в хутора их и о наряде новых; генерал-майору Матюшкину — о добром смотрении за работами в крепости Святого Креста, плотины на Сулаке и Дербентской гавани... Опять же губернатору Волынскому для вечной памяти, чтобы гавани, пристани, амбары повсеместно на речном пути к морю ставил, особливо провиантские магазейны на Четырёх Буграх, фарватер расчистил и обозначил, где судам идти и на мелководье не засесть, чтоб закупил потребное количество тягла, сколько можно верблюдов — скотина выносливая и силу немалую имеет, чтоб готовил арбы и телеги для армейской нужды... Кости ноют, братцы. То ли от ловли, то ли к перемене погоды, — неожиданно прервался он. — Алексей, поднеси нам по стакану водки — самое время разговеться.
И Пётр повернулся ко всей толпившейся возле него братии спиной, глухо проговорил:
— Роздых мне надобен. Завтра консилию сберём, а там и в путь на Москву пойдём. Ноябрь грозит морозами. Ступайте все, спать буду.
Консилия затянулась: каждому император определил своё место. Отслужили благодарственную обедню о благополучном возвращении в царствующие грады, о здравии их величеств и их высочеств — царевен, великих княжон. Затем за губернаторским столом растащили по кускам белугу, выловленную государем и искусно приготовленную поваром Петра Фельтеном.
После прощального трапезования Пётр не утерпел и отправился в гавань, где шла погрузка на суда двух батальонов под командою полковника Шипова. Они направлялись в покорный Гилян.
Судов было четырнадцать. Грузились долго. В четыре часа задул попутный ветер, наполнил паруса.
