Пётр невольно вздохнул. Жалости почти не ведал, равно и снисхождения. Коли распалится, прав ли, виноват — костерит без разбору.
На мгновенье представил себе, каково пришлось Волынскому при всей его губернаторской власти да ретивости. Уж ежели он, государь всея Руси, император, временами ощущал своё бессилие... — Жалеешь своего-то? — наконец спросил он.
— Да как не жалеть, коли супруг законный. Господь заповедал.
— А я вот себя не жалею, — пробурчал Пётр. — Нежиться бы мне во дворце, принимать поклоны да парады, токмо отдавать приказы да указы, дабы фигуры, ровно на шахматной доске, двигались куда надобно. А я вот наперёд войска иду, яко простой ратник, в жар несусветный да в шторм свирепый. Подумай сама, чего ради?
— Здоровье-то не железное, дядюшка, милостивец наш. Не бережёшь ты себя; монархи вот и вправду по своим дворцам да хоромам отсиживаются, трудов не ведают, опасности сторонятся...
— Бог да Россия нас рассудят, — всё так же угрюмо произнёс Пётр. — Потомки рассудят по справедливости. Коли сохранят наследники мои сношенные сапоги да штопаные чулки, чинёный камзол да мундир с заплатою, все поймут и всё простят.
Он махнул рукой, чмокнул племянницу в лоб и вышел. Октябрь уж и здесь, на юге, принялся дышать хладом. Жёлтые листы, словно птичьи стаи, кружили в воздухе и устилали землю пока ещё редким ковром. Осень, поздняя осень. Там, в глубине Руси, небось порхнули снега, первые и нестойкие.
Пётр подумал, что ему здесь, в Астрахани, предстоит сыграть важную и решительную шахматную партию. И выиграть её, дабы обеспечить успех будущей кампании. Покамест он не расставит по своим местам все фигуры да двинет их вперёд, создавая угрозу неприятельской партии. Кабы только не грянули морозы, кабы Волга не стала.
Устал. Весь отяжелел, к концу дня ноги будто каменели. А в ушах неустанно шумело море, и ровный этот шум, порою, впрочем, усиливавшийся, порою опадавший, стал докучать. Слух притупился, глаза стали уставать, и напряжение их росло.
Никому о сём не обмолвился. Решил терпеть до Москвы. Утром приказывал подавать стакан водки, дабы влить живость в закостеневшее после сна тело. Выпивал его залпом, закусывая солёной белужиной. Легчало.
Ждал возвращения команд, всё ещё пребывавших в крепости Святого Креста. Их возглавлял генерал-адмирал, при нём были генералы Матюшкин, Трубецкой, Дмитриев-Мамонов, Юсупов да бригадир Румянцев. От Сената надзирал Пётр Андреевич Толстой. Крепость была важна, ей грозить всему побережью и стоять несокрушимо, не опасаясь никакого приступу.
Четырнадцатого октября все они прибыли. Ежели взять на веру доклад Апраксина, то крепость продолжает укрепляться силами гарнизона, указы на сей счёт даны.
— Неча засиживаться, — встретил их Пётр. — Никому не дам передыху. Флот, флот и флот надобен для будущей кампании. Судов у нас мало, они худы. Ты, Юсупов, отправляйся в Нижний, к весне спустишь на воду пятнадцать гекботов добротных. Более всего полагаюсь на тебя, Румянцев, коли оправдаешь упования, генерала выслужишь. Тебе под смотрение и начальство отдаю Адмиралтейство Казани. Тож пятнадцать гекботов с тебя да шесть ботов больших и три десятка малых. Шлюпок опять же никак не менее тридцати. Губернатору Волынскому покою не будет. Корабельных мастеров укажу дослать для делания ластовых судов. Заготовить елико возможно прамов, дабы были они на каждом корабле в достатке. Пальчиков сказывал, что по недостатку прамов Вильбой не мог заделать да законопатить дырья в корпусах. Указы даны, ступайте каждый к своим делам. А мы, покамест вёдро да теплынь, сплаваем на учуги, государю тож не грех потешиться, — закончил он тем же приказным тоном, каким давал задания начальникам команд.
Учужная ловля пришлась Петру по нраву ещё в начале похода. Теперь же, когда ему надлежало погонять Астрахань — этот главный плац низового похода, надзирая за движением и направлением дела, он решил объехать кое-какие учуги.
Вид огромной белуги, застрявший в частоколе и начинавшей бешено метаться при приближении людей, окатывая их дождём брызг, развеселил его. Белуга была двух саженей и пяти-шести пудов весу.
