Словом, у нас есть выбор, — закончил Шафиров, — И я искренне советую не испытывать терпение моего государя. Вам прекрасно известен его нрав: он не терпит препятствий, недосказанностей и виляния. Ежели ваш кардинал и те, кто за ним стоит, не пойдут на уступки, он круто повернёт в ту сторону, которая ему приглянется.
Маркиз согласился. Да, он представит соображения, высказанные вице-канцлером, королевскому двору, находя их разумными. Лично он — и в этом почтеннейший Пётр Павлович не должен нисколько сомневаться, — за родственный союз России и Франции, ибо предвидит происходящие от сего выгоды.
— Кстати, дорогой барон, такой брачной союз уже был некогда заключён между нашими государствами, — с улыбкой заметил он. — Да-да, правда это было много веков тому назад. Но тогда дочь Ярослава Мудрого Анна Ярославна взошла на французский престол под именем королевы Анны, и её правление оставило благоприятный след в нашей истории.
— У вас прекрасная память, маркиз, благодарю вас, — рассеянно отвечал Шафиров.
Выражение озабоченности, погасшее было на время разговора, опять всплыло на его лице. От Кампредона не ускользнуло это. Он тотчас, как только Шафиров заговорил, в самом голосе и тоне его почувствовал напряжённость, между тем как прежде вице-канцлер был сама благожелательность.
Несомненно, на его благожелателя обрушились какие-то неприятности. Эхо их доносилось до иностранных министров, у коих были свои осведомители из числа сенаторов либо их помощников-секретарей.
Он решился спросить напрямик, без обиняков, которыми уснащались обычно разговоры между дипломатами.
— Прошу прощения, любезнейший барон, но от меня не могло укрыться, что вы претерпеваете некие служебные неприятности, не так ли?
— Ох, маркиз, оно в самом деле так. Вам, как моему истинному другу, откроюсь, но прошу всё мною сказанное оставить меж нами.
— О, разумеется, разумеется. Я никогда не осмелился бы злоупотреблять вашей доверительностью.
— В Сенате составился заговор противу меня. Во главе этого заговора — светлейший князь Меншиков, вот что самое неприятное. Он известный интриган, мздоимец и грабитель. — Шафиров распалился, всё повышая и повышая голос. — Но вся беда в том, что государь словно бы закрывает глаза на его проделки. Меншиков подольстится, в крайнем случае отведает дубинки, и всё ему сходит с рук. Давеча его уличили в том, что его люди чеканят фальшивую монету и под видом серебряной отправляют её войску в Перейду и в Астрахань. И что же? Ничего!
— Может, ваш государь не знает об этом? — Маркиз был удивлён.
— Государь всё знает, что знать хочет, — отмахнулся Пётр Павлович. — Но разве ж это всё? А почепское дело, кое я разоблачил по велению самого государя. Я его нелицеприятно исследовал и представил его величеству, что князь, пользуясь своею властью, приписал себе великое множество земель, вовсе Почепа не касающихся. И вестимо нашёлся у светлейшего верный клеврет — Скорняков-Писарев, составлена была партия противу меня...
Шафиров впал в ажитаци и, машинально сорвав с головы парик, стал размахивать им и перешёл на крик.
— Зная мою ревность к интересам государя, они все напали на меня!
Он побагровел, он задыхался, казалось, его вот-вот хватит удар. Кампредон встревожился. Он понял, что если сию минуту не остановить излияния Шафирова, то его хватит кондрашка.
Воспользовавшись тем, что вице-канцлер на мгновение потерял дар речи, маркиз встал, подошёл к нему и опустил ему руку на плечо. То был несомненно дружеский жест, и он произвёл своё действие.
Маркиз произнёс как можно более участливо:
— Всему виною ваша горячность, барон. Вы взрываетесь как вулкан. А в собрании особ, каков ваш Сенат, это должно производить неприятное действие. Таким поведением вы отталкиваете от себя ваших возможных сторонников. А они у вас есть, я в этом совершенно убеждён. У князя Меншикова по причине множества его отрицательных черт слишком много недоброжелателей.
И маркиз, желая дать время вице-канцлеру остыть, продолжал:
— Я вообще удивляюсь странной привязчивости вашего государя к князю Меншикову. Тут есть, несомненно, какая-то загадка. Ваш повелитель, привлекающий к себе на службу талантливых и образованных людей, поставивший своей высшей задачей просвещение своего народа, сделал своей правой рукой человека, не умеющего ни читать, ни писать. И как бы ловко князь ни пытался это скрыть, его полная безграмотность известна не только в узком кругу царедворцев, но и всем иностранным министрам. А от них, можно сказать, всему просвещённому человечеству.
