Сочинив главный текст, князь стал быстро размножать его. Вязь арабских письмён струилась легко из-под пера, он уже не думал о том, для чего предназначены эти листы, он писал и писал, торопясь как можно быстрей окончить работу.
Ильинский стоял у входа в ожидании. Наконец князь отложил перо, собрал стопку бумаг и поднялся.
— Его величество указали представить ему писание, — предупредил секретарь.
— Всё едино он не сумеет прочесть, — усмехнулся князь. — Ни он, ни другие. Разве что Толстой. Впрочем, и Пётр Андреич при всей его учёности арабского письма честь не может, — заключил Кантемир.
— Государь вам доверяет. Предоставьте ему верить вашему переводу.
Иного не оставалось. Он застал Петра всё в том же расположения духа, но то была ровность и сжатость грозного владыки. Он исподлобья глянул на князя:
— Сочинил? Пересказывай!
— Кратко, но по делу, — сказал он, выслушав. — Готовься к екзекуции. Провозгласишь по-ихнему. А для того близ них станешь с барабанщиком да валторнистом.
Полки уже были выстроены на плацу — ровной каменистой площадке возле лагеря. Пётр вышел из шатра в сопровождении ближних начальников. Он был по-прежнему хмур и как-то по-особому напряжён. И тотчас грохнули барабаны и пошли отбивать свои сухие тревожные трели. За ними раскатились флейты и валторны — нестройно, вперебой. Видно, музыканты волновались. Одно дело — бой, схватка, когда всё естество твоё взвихрено, когда смерть рядом и вот-вот коснётся тебя своею неминучею рукой. Другое же — когда зришь смертоубийство со стороны, и в душе невольно подымается жалость.
Двадцать шесть толстых жердей было кое-как врыто в каменистую пересохшую землю. К ним были привязаны спутанные по рукам и ногам полунагие люди.
Князь глядел остолбенело. Пётр подтолкнул его.
— Ступай, княже, твой черёд. Чти внятно, с расстановок».
Князь машинально зашагал к месту казни. Его сопровождали барабанщик, валторнист и один из полковых священников.
«А этот зачем? — мысленно удивился князь Дмитрий. — Христианскою молитвой и увещанием сопроводить их в мусульманский рай?»
В самом деле: священник раскрыл Требник, князь расправил свой листок и, напрягая голос, стал читать сочинённое назидание. Ему помогал толмач — кумык; персидское слово не все понимали, равно и турецкое; утемишевцы изъяснялись на своём наречии, в коем были перемешаны персидские и турецкие слова.
Барабанщик и валторнист отыграли своё, и наступил черёд священника. Он что-то бубнил себе под нос, не глядя на осуждённых, где улавливались слова о христианском милосердии, о всемогущем Боге и русском царе.
Князь не отрывал глаз от людей, привязанных к столбам. Большинство свесило головы на грудь, то ли не желая глядеть на своих палачей, то ли из страха перед неминучей смертью. Но были такие, чьи глаза, глядевшие в упор, горели ненавистью и, как князю показалось, презрением.
«Эти верят, что Аллах примет их к себе, в стан праведников, — думал князь, — и ангел Ридван, страж рая, распахнёт перед ними свои ворота, а архангел смерти могущественный Азраил предаст мучительной казни и тех неверных, что стоят пред ними, и самого белого царя, что привёл своё войско из земли вечного холода для порабощения правоверных».
Между тем прозвучала команда, и вперёд выдвинулись фузилёры с примкнутыми багинетами. Их было ровно двадцать шесть — по числу предаваемых казни.
— Государь распорядился освободить одного из них, какой помоложе, — сказал князю Апраксин, — дабы листок сей с увещанием твоего письма понёс по селениям их. Может, сам отберёшь? К тому ж поведено для памяти урезать сему посланцу нос и уши.
— Бог с тобой, Фёдор Матвеич, — князь развёл руками. — Без меня сие учините. А листок — вот он, пусть отдадут его экзекутору.
Два дюжих сержанта от гвардии отправились исполнять повеление императора. В руках одного из них был трофейный горский кинжал. Не затрудняя себя выбором, он подошёл к крайнему, ловко срезал верёвки, спутавшие его, и повёл за собой. Миновав строй фузилёров, он поставил его перед собой, а второй обнял жертву сзади.
— Кликните кумыка, пущай объявит ему государеву милость и повеление.
