— Чуешь, княже, — возгласил Пётр с блестевшими от любопытства глазами. — Сие есть нафта, горючая субстанция, яко каменной уголь. Не ведаешь ли, что можно из неё извлечь, кроме пламени?
— Древние говорили, что она целебна, — заметил князь. — Но более ничего не знаю.
Пётр спешился, подошёл к краю бассейна и наклонился над ним.
— Осторожней, государь! — воскликнул Макаров. Но Пётр только отмахнулся. Он скинул камзол, засучил рукав рубахи.
— А ну-ка! — воскликнул он и глубоко черпанул жидкость. Она оказалась густой и вязкой и медленно стекала с руки.
Подъехала карета Екатерины, и она в сопровождении своих дам выкатилась из неё.
— Иди, иди, матушка! — воскликнул Пётр. — Глянь, какова моя длань. Хошь, украшу? — озорно блестя глазами, продолжал он и приблизился к дамам. Они испуганно завижжали и, толкаясь, полезли в карету. Екатерина сохранила полное самообладание.
— Укрась, государь-батюшка, сделай милость. Токмо потом сам отмывать будешь. Да отмоешь ли? Да и ручку твою, опасаюсь, долгонько очищать придётся.
Пётр повертел рукою — сначала у себя под носом, потом у Екатерины. Она невольно поморщилась.
— Чем пахнет, Катинька? Не худой то дух, а земляной, угольной. Неча морщиться. Экая красота!
Рука почти до локтя была чернолаковая и поблескивала.
— Эй, кто там! — позвал Пётр. — Неси ведро, станем отмывать.
Дежурные денщики мигом подскочили с ведром и тряпицею. Пётр окунул руку в ведро, поболтал там ею и вытащил.
— Эко дело, — покрутил он головой. — Не берёт вода сию нафту.
— Не лезь в воду, не пытав броду, — назидательно произнесла Екатерина. — Вечно ты, государь-батюшка, наперёд других всё пытаешь.
— Правда твоя, Катинька, — с непривычным смущением отвечал Пётр. — Любопытно то мне. Однако потрудись, сделай милость. Тряпицами да глиной.
— Экое богатство, — бормотал Пётр, пока Екатерина отмывала ему руку. — Приспособить бы его к печам заместо дров, а? Что скажешь, княже?
— Слышал я, что здешние народы освещают нафтою свои жилища, — отвечал князь. — Полагаю, можно и топить ею.
— Гляди-ко, как въелась. Ровно краска. Старайся, Катеринушка, не то супруг твой с одного боку мурином[96] станет.
— Ваше величество, курьер из Баку, — приблизился Макаров. — С письмом от тамошних жителей и правителя города.
— Ну, что там писано? — нетерпеливо произнёс Пётр. — Чти, Алексей. Сие известие мне важно.
— Пишут, что другой уже тому год, что от злоумышленных шахова величества неприятелей обороняются, ибо многократно оные хотели обманом город взять и жителей в свою партию склонить и до конца разорить. Благодарят они Бога, что его императорское величество удостоен над всеми народами иметь волю и державство и над обижателями бедных праведным своим судом иметь победу и что является над ними обиженными высокое Божие милосердие, что его императорское величество по дружбе с шаховым величеством к ним в Ширвань счастливо путь свой восприять изволил... и желают, чтобы те злодеи, как наискорее, к достойному наказанию приведены, а они, жители, его императорского величества милостивым охранением взысканы были.
— Кто писал-то?
— От поручика Лукина, тамо обретающегося. Ещё приписано, что императорский манифест ими получен и они-де, жители, его императорскому величеству служить и в послушании пребыть за потребное рассуждают.
— Всё благо, да только пустые то слова, нету им веры. Давай-ко сюда курьера, пущай ответствует мне.
Курьер, рослый гвардеец, не доходя двух шагов до Петра, пал на колени.
— Ты что, служивый, ровно дьяк, — укорил его Пётр. — В ноги падаешь, не таков воинский артикул. Зело оборван да грязен, видно, тяжка дорога. Сдай репорт.
Солдат, поднялся с коленей. Вид у него был и в самом деле жалкий: одежда в клочьях, лицо черно от загара и грязи.
— Не купался ль ты в нафте? — с улыбкой вопросил Пётр. — Чёрен, что моя длань.
— Осмелюсь доложить, ваше императорское величество, тамо той нафты цельные реки текут. И в ихних храмах она горит, и люд тамошний ей молится; и на ейном огне жарит и парит. Сказывают ещё, что нафта кожные хвори излечивает, и таке у них со старины ведётся.
