Воздвигались кубки — за успех похода, за здравие всех присутствующих, равно и отсутствующих: ждали генерал-майора Матюшкина с большой воинской силою на шестидесяти четырёх островских лодках. В команде его было сверх четырёх тысяч народу из разных полков — Московского, Копорского, Сибирского, Воронежского, Великолуцкого, Архангелогородского и других, бывших в командировании по разным нуждам. Ждали и генерал-адмирала Апраксина: Фёдор Матвеич отбывал для инспекции крепостей и наблюдения за строением судов.
Астраханское сидение затянулось. Оно длилось без малого месяц. Нетерпение Петра возрастало. Как ни подгонял он людей, с нерасторопностью и неповоротливостью не было сладу. Медлительность была в крови, она была чисто российской чертой. Волынский, как мог, успокаивал государя, ссылаясь на несносные жары, царившие об эту пору на берегах Персиды и её провинций. Впрочем, и Астрахань, со всех сторон окружённая водой, тоже изнывала от жары.
— Непотребство! — выходил из себя Пётр. — Нету движения, а есть копошение. Сидим без дела, палим без дела, одно на уме — хреном груши околачивать. Более не потерплю, стану взыскивать — вы меня знаете, — без милосердия, без снисхождения к заслугам, у кого они есть. Всем быть в готовности к походу, при судах, загодя запасти сколь надобно провианту. Более наставлять не буду!
Всё это было сказано за губернаторским столом. Восседали за ним генералы, бригадиры, полковники, полуполковники и кое-кто чином пониже.
Князь Дмитрий озаботился судьбою Марии. Выходило, что плыть ей далее, в несусветные жары, с худой водой и пищей — гибели подобно.
После совещания у губернатора возвращался он на струг в подавленном настроении. Князь любил старшую дочь более всех остальных своих детей, делая исключение лишь для младшенького Антиоха. Мария и Антиох выделялись среди остальных разумностью и многими талантами. По правде сказать, его несколько смущало, что Мария была постарше его новой супруги, княжны Анастасии Трубецкой, Настасьюшки, Насти. Царь одно время равно заглядывался на обеих — обе были очень хороши, каждая в своём роде. Но потом склонился к Марии.
Он вошёл к дочери с нарочито светлым лицом, дабы не явить своего удручения. Спросил:
— Каково тебе нынче? Что лекарь?
Мария сказала. И о визите губернаторши с её медицинским эскортом, о консилии и разноречиях меж своими и губернаторскими. Князь Дмитрий был тронут. Причина такой внимательности, однако, была от него сокрыта.
Неожиданно ему в голову пришла некая мысль.
— А что госпожа Волынская? Хороша ли с тобою?
— Весьма участлива, отец. Поначалу я диву давалась, отчего бы это. Но она открылась: не жалует царицу, бранит её худыми словами, называет портомойнею, бабищей и по-иному. Навязывалась мне в наперсницы. И была столь ласкова и внимательна, что я решила: не фальшивит. И отплатила ей тою же монетой — открылась. Она рада-радешенька, взялась меня опекать в тяжком моём одиночестве.
— Вот что, Марьюшка. Нельзя тебе долее плыть со мною. В самое ведь пекло. Я с осторожностью сведался у государя: можно ли подвергать тебя риску в таком-то положении. И он согласился — нельзя, дабы оберечь твои родины. Сказал: в том мой интерес.
— Так и сказал?! — Мария сделалась пунцовой. — О, отец, ты меня одарил, ты меня воскресил! Давай помолимся — тотчас же — Святой Деве, дабы укрепила его в этом.
И они стали молиться с истовостью, вызванной вновь обретённой надеждой. Богородица глядела с иконы грустными глазами, но и в них, как почудилось им, засветился огонёк надежды.
— Мне пришло в голову, Марьюшка, что ты могла бы довериться попечению госпожи Волынской на всё то время, пока мы пребудем в походе...
Князь Дмитрий помедлил, как бы собираясь сказать нечто очень важное и приятное, а потом закончил:
— А к моему возвращению... К нашему возвращению... ты подарила бы мне желанного внука. А государю — сына и наследника. Возможного наследника, — поправился князь. — Впрочем, всё это не важно, была бы ты в добром здравии, дочь моя, — закончил он.
