Тамара Сергеевна завела меня в одну из просторных спален, включила свет и положила мои вещи на кресло.
— Теперь вы будете жить здесь, Александра. Помойтесь, переоденьтесь. Я приду за вами через двадцать минут. Он хочет поговорить с вами.
— Кто хочет поговорить? — собственный голос казался чужим и странным. Я прокашлялась и тронула горло пальцами.
Она посмотрела на меня, как на дуру. Ну да, кто еще может желать поговорить со мной, как не ее хозяин, которому она предана как собака. Впрочем, каждый здесь был ему предан. Они беспрекословно выполняли все ЕГО приказы, и я понимала, что стоит ему сказать им "фас" — меня раздерут на кусочки.
Потом у меня будет достаточно времени проанализировать всю ситуацию и свое окружение, чтобы осознать — мне не сбежать отсюда никогда. За мной следит даже прислуга.
Пока я стояла под водой и смывала с себя запах пота и недельную грязь, с трудом раздирала сбившиеся в колтуны пряди волос, я думала о том, что меня скорей всего кололи снотворными или успокоительными, но никак не наркотиками. Но это ПОКА. Мне просто дали понять, что может быть, если я попытаюсь снова выкинуть очередной фокус.
Я переоделась в аккуратное, простое бежевое платье до колен, высушила волосы феном и завязала их в хвост. Стало намного легче. Снова почувствовала себя человеком. Когда Тамара Сергеевна вернулась за мной, мне уже было намного лучше, и от недомогания осталась лишь легкая тошнота.
Теперь я с любопытством оглядывалась по сторонам. На стенах висели картины, скорее абстрактные. Все выдержано в очень строгих тонах. В европейском стиле. Никакой вычурности, никаких ярких цветов. Словно я не в доме, а в дорогущем офисе. Впрочем, именно таким я ЕГО и представляла — аскетом, минималистом. Чем-то это напоминало отца, но если тот любил белый цвет и окружал себя вычурной роскошью, придерживаясь строгой кипельной белизны, то здесь наоборот, преобладали черные и серые тона с серо-сиреневыми оттенками. Мне казалось, что этот дом, как и его хозяин, не умеют радоваться жизни, что здесь запрещено смеяться, улыбаться. Я не слышала голосов, шагов и привычной оживленности. Как будто здесь нет ни одной живой души, и даже собственные шаги отдаются глухим эхом, отталкиваясь от унылых стен.
Тамара Сергеевна завела меня в кабинет Воронова, предварительно постучав в дверь.
— Не заперто. Заходите.
Я вошла с некой опаской. Последний раз, когда видела Андрея, он зашвырнул меня в машину и разбил мне губу. Но меня напугало не это… а то, что последовало после — как только мы доехали, мне вогнали иглу в вену. Со мной больше никто не разговаривал. Я помню этот ужас, когда с обеих сторон тебя держат за руки и хладнокровно пробивают вену длинной иголкой с выражением полного безразличия на лице. Воронов тогда ушел в неизвестном направлении и даже не обернулся. Я кричала и пыталась вырваться, пока не провалилась в темноту. Человеческое безразличие пугает намного сильнее ярости и злости. Потому что за ним ничего нет, за безразличием не скрываются эмоции — там глухая тишина. Тот самый лед.
Сейчас Воронов сидел в кресле у приоткрытого окна, в пепельнице дымилась сигарета. Он повернул ко мне голову, и я снова ощутила всю тяжесть и холод его взгляда. Ледяное прикосновение к коже, настолько колючее, что по всему телу пробежали мурашки. Этот холод гипнотизировал и завораживал. Так бывает, когда немеешь от восхищения, при этом понимая, насколько сильно боишься и ненавидишь того, кто это восхищение вызывает… Тот самый лед. Он пугал и притягивал одновременно. Как самый запретный кайф от наркотика. Понимаешь, что нельзя трогать, ни разу, никогда… не пробовать, не нюхать, не касаться, а тянет так, что скулы сводит. Мне с первой же секунды, как я его увидела, дико и до безумия хотелось потрогать его лед. И сейчас это желание вспыхивало вне зависимости от происходящего. Вспыхивало само собой. Жило вне меня и вне измерений моего страха или ненависти.
Я просто никогда раньше не встречала таких мужчин, как он. Точнее, не общалась с ними. Никто из партнеров отца никогда не приближался ко мне и не заводил бесед, кроме как в присутствии папы, а он максимально заботился о том, чтобы мы с ними практически не пересекались. Таковы порядки в нашей семье. Женщины не общаются с гостями, пока их не позвали или не пригласили за стол.
