Песня учителя - страница 63
С обувью ей было проще, чем с людьми. Мир на стадионе был устроен несложно. Работа была ясной и ощутимой – обувь Лотта могла пощупать. На стадионе она и сама уподобилась стадиону – закрытая, но вполне пригодная для использования. Обувь молчала и терпела, была ручной и достойной доверия и даже слегка не похожа на обувь. В этом простом мире шли часы, шли дни, недели и месяцы, снаружи стояла невыносимая жара, однако Лотта сортировала обувь внутри. Люди приезжали и уезжали, и однажды поздним вечером Эйрини Прекор повалилась на пол и умерла от инфаркта посреди сваленной в кучи обуви. Ее положили на носилки и увезли в больницу, и Лотта так и не успела узнать, как Эйрини Прекор относилась к людям.
В тот день Лотта почувствовала себя очень одиноко. Новенькие добровольцы разъехались в пять вечера, а сама она не могла заставить себя покинуть склад и раскладывала обувь по коробкам сначала до шести, потом до семи, а потом и дольше. Она решила вообще не возвращаться сегодня в маленькую съемную квартирку, а заночевать прямо на стадионе.
Лотта расчистила себе место среди обуви, погасила свет и улеглась. И в этот самый момент кое-что заметила. Дверь слегка приоткрылась, и в проеме Лотта увидела Эйрини Прекор, совсем как живую, только прозрачную. Она помахала Лотте рукой, в которой держала туфельку. Это была поношенная розовая девчачья туфелька, похожая на ту, что по-прежнему стояла на арматурном пруте, торчащем из бетонной стены. Потом Эйрини Прекор бросила туфельку Лотте, а Лотта встала, зажгла свет, подняла туфельку и, подойдя к стене, сняла с прута парную туфлю, после чего натянула на туфли резинку и положила туфельки в коробку «Девочки, лето, 34». Затем она отыскала в куче непарной обуви хорошо сохранившийся красный полусапожок, поставила его на место туфельки, погасила свет и снова легла.
Спустя три месяца Лотта так наловчилась, что размер могла определить, не глядя на подошву, однако все равно проверяла – как говорится, доверяй, но проверяй, хотя доверять никому нельзя, это Лотта хорошо усвоила, так что придется от этого выражения отказаться. Она подносила слова поближе к глазам, разглядывала их и решала, стоит ли их сложить в ящик для полезных слов.
На стадионе ей разрешалось находиться сколько угодно, по ее собственному усмотрению. Ей доверяли. Она пробыла там дольше всех. Она встречала грузовики с новыми поступлениями. Грузовик задом подъезжал к воротам, водитель выскакивал и открывал дверцы кузова, и оттуда сыпались черные мешки и коробки, битком набитые обувью. Лотта открывала их и сбрасывала обувь туда, где было свободное место. Пустые коробки она расставляла возле стены, и вскоре они наполнялись отсортированной обувью. Опустевшие мешки Лотта относила обратно в машину. В некоторых грузовиках кузов открывался целиком, и тогда обувь высыпалась оттуда сплошной лавиной. Лотта и остальные добровольцы отступали к стене, а новая, то есть старая обувь с грохотом падала на пол. Неопытным новичкам казалось, будто горы обуви все растут, а сами они уменьшаются, и это зрелище угнетало их, им хотелось побыстрее добраться до лагеря беженцев и общаться с людьми, а не с ботинками. Лотта учила их сортировать обувь, но кроме этого почти не разговаривала.
И вот однажды к ней вернулось покашливание. Она раскладывала по коробкам обувь и покашливала. Это было неприятно, потому что покашливание всем слышно. По пути от кучи обуви к коробкам она не только пела про себя песню волонтеров, но и произносила: «Кому ты помогаешь, Лотта? Я помогаю обуви, а обувь помогает мне», вот только теперь это оказалось непросто, потому что то и дело, сама того не желая, громко покашливала.
Дочь написала, что в Маридалене появились лисички. Ее подруга выложила об этом пост на Фейсбуке, и дочка прислала Лотте фотографии лисичек, отчего сердце Лотты радостно забилось.
Еще дочка писала, что фильм Таге Баста «Брехт и Бёк» получил на фестивале в Лондоне премию за лучший дебют. Дочь прочла об этом на Фейсбуке. Лотте она сперва рассказывать не собиралась, но передумала – лучше все же ей обо всем знать.
