«Но ты не волнуйся», – написала дочь. Еще она добавила, что это уже никого не интересует.
Она надеется, что мама скоро вернется. Прочитав это, Лотта почувствовала, как в животе образовался комок и пополз наверх, к горлу. Она кашлянула.
Ночью ей приснился Таге Баст. Как будто Лотта стояла в одиночестве на одном из двух длинных эскалаторов на станции метро «Национальный театр», по которому поднимаешься на улицу Генрика Ибсена. Она чувствовала себя немного ребенком – такое всегда бывало, когда она ехала на эскалаторе, послушно позволяя везти себя туда, куда он едет. Лотта посмотрела на свою правую руку, лежавшую на черных перилах эскалатора, и порадовалась, что на всей этой просторной станции никого, кроме нее, нет, потому что ей не хотелось, чтобы ее в этот момент кто-то видел. Но уже почти доехав до верха, Лотта увидела Таге Баста с камерой. Небрежно привалившись к стене, он снимал ее, Лотту, и ей показалось, будто он усмехается. Сбежать ей не удалось бы, эскалатор все приближал ее к камере. Развернись она и побеги в обратную сторону – и будет выглядеть еще более жалкой. Внутри закипела дикая ярость: она злилась от собственной невозможности противостоять движению, которое приближало ее к объективу камеры, но еще сильнее бесила ее мерзкая усмешка. Однако возможности воспротивиться Лотта была лишена. Лотта сделала вид, будто ничего особенного не происходит, доехала до самого верха и, сойдя с эскалатора, направилась мимо Таге Баста к следующему эскалатору, от которого ее отделяли двадцать шагов. Она силилась сохранять достоинство, хотя в объективе камеры Таге Баста эта попытка наверняка выглядела неудачной. К счастью, сам он за ней не последовал. Впрочем, когда она была уже на полпути, то услышала его голос, словно отскакивающий от стен: «А кто у нас тут именинница?»
Она проснулась от того, что сердце громко колотилось. Это был ее день рождения. Дочка тоже об этом не забыла – она прислала сообщение и мейл с поздравлениями.
Лотта сделала бутерброды, почистила зубы и, как обычно, села в автобус, радуясь, что о дне рождения по ее виду никто не догадается.
Обувь все прибывала. Огромные грузовики разворачивались, подъезжали ко входу и выплевывали мешки и коробки, а новенькие волонтеры инстинктивно вжимались в стену. Лотта тоже отступила к стене, но внезапно заметила в дверях, там, где совсем недавно ночью она видела Эйрини Прекор, кого-то знакомого. Неужели это правда? Таге Баст? Она замерла, но обувной водопад мешал ей сосредоточиться. Наконец, не выдержав, она нырнула в поток обуви, а выскочив с другой стороны, увидела Таге Баста, готового лопнуть от гордости после лондонского успеха.
Все ее замешательство как рукой сняло, воспитание и покорность испарились, совладать с собой она не могла, и Лотта не стала гасить этот внезапный импульс, а схватила пару сапог, подбежала к Таге Басту и стукнула сапогами о камеру. Камера упала на бетонный пол и раскололась, а Лотта колотила сапогами по рукам, которыми Таге Баст прикрывал лицо. Лотта била, но он не сопротивлялся, не хотел или не решался, и она толкнула его в кучу обуви.
– Сортировщица обуви бунтует против искусства! – прошипела она. – Уставшая волонтерша не позволяет злоупотреблять собственным образом в вашем поганом, далеком от жизни искусстве! – заорала она. Лотта выпрямилась и посмотрела на него – на большой ботинок, затесавшийся среди других. – Хватит, достаточно, – спокойно проговорила она и, вернувшись к обувной куче, продолжила сортировать обувь. Новички долго стояли молча, будто окаменев, однако потом последовали ее примеру.
Ночью, когда Лотта еще спала, но в то же время уже слышала петушиное кукареканье и собачий лай, в голове у нее сложилась считалочка. «Я и то и другое! И тревожусь, и в покое, мы и зайцы, мы и утки, мы и буквы, мы и палки, и иголки и кувалды».
Лотта приезжала первой, а уезжала домой последней. В автобусе она садилась сзади, привалившись головой к окну. Порой она по-прежнему пыталась взглянуть в глаза незнакомым людям, уже не как гость или хозяйка, а как она сама. Время от времени ей это удавалось, и тогда она радовалась, чувствовала в этом нечто глубокое – более точного слова у нее не находилось.
