Он рассказал — i опущенными глазами, монотонно — о сегодняшнем посещении «Самбаханг Анито».
Глядя ему в глаза, она спросила удивленно:
— Они приносят туда землю, воду, рис? Даже огонь?
— Даже огонь, да. Тлеющие угли. Как один старик, с которым я беседовал. Он сказал, что у него астма, а дым от освященного огня сушит мокроту, забивающую ему горло. Ну как тут говорить, что Гиноонг Ина — мошенница, если она внушает такую веру?
— Но все эти юноши и девушки — это, конечно, гарем?
— Сомневаюсь. Во-первых, она живет отдельно, а у них свое помещение напротив, через улицу. В доме за храмом только переодеваются на первом этаже, весь же второй этаж — это покои Гиноонг Ина, она там живет совсем одна. Так мне, во всяком случае, сказали. Кстати, думаю, что есть тайный вход в дом. Тот юноша, о котором я тебе говорил, Исагани Сеговия, был в храме, когда я туда явился, а некоторое время спустя он вышел из дома. Почему я не видел, как он проходил по двору, если я все время был на крыльце? Думаю, он вошел в дом через другую дверь, скорее всего из проулка, что позади дома. И потом, почему его так интересовало, о чем я говорил с Гиноонг Ина? Он шпионил за нами.
— А вот и Гуада, — сказала Чеденг.
За кофе и коньяком они смотрели, как новая Кармен Миранда торжественно плыла в своих кружевах, звенела серьгами, водружала на голову корзину с фруктами, изображая сеньору из Южной Америки.
— Настоящие сороковые годы, — размышлял вслух Джек. — Самые настоящие, если брать те, что перед войной и сразу после нее, а остальное вычеркнуть. Мы пошли на войну с Кармен Мирандой в глазах, и, когда зажегся свет, она опять была перед нами, шепелявая, как прежде.
— А у нас в школе, — сказала Чеденг, и глаза ее печально увлажнились, — она была под запретом. Монахини считали ее песни неприличными. Вроде той — помнишь? — о младенце, который просит da chupeta[87]. Когда мы сообразили, в чем тут дело, то радостно заявили, что не можем поверить, будто у наших воспитательниц такие грязные мысли. А, наконец-то ты взглянул на меня, Джек!
Она откинулась на стуле, чтобы он мог получше рассмотреть ее, демонстрируя свое желтое платье. Но разговор взглядов скоро прервался. Прибыл Алекс, Гуада перешла на «аргентинский стиль». Алекс подвинул стул, подозвал официанта и заказал виски. Соседние столики были шокированы — там многозначительно переглядывались.
— Это что, — спросил Алекс, — прогулка по закоулкам памяти? Послушайте, Джек Энсон, если вы пытаетесь соблазнять мою жену посредством ностальгии…
— Ха-ха, не только, Алекс Мансано! Я еще отведал гаспачо, кальмаров и косидо, а также пил коньяк, вино, ром и пиво.
— Боже милостивый! Человече, разве твоя старушка мама не предупреждала тебя, что напитки смешивать нельзя?
— Старушка мама была слишком занята — она смешивала напитки для себя.
— До дна, Джек.
— Кампай[88], Алекс. Официант, на минуточку! Алекс, будешь что-нибудь есть?
— Нет. Я кое-что перехватил с этими воинствующими юнцами, из-за них и задержался.
— Еще кого-то арестовали?
— Нет. Группа готовится завтра идти маршем к этой чертовой пещере. Они намерены взять ее штурмом, расположиться там и объявить открытой для публики. Полагаю, их подстрекает Гиноонг Ина — или ее высокопоставленный покровитель, кто бы он ни был. Дело пахнет кровопролитием. Жандармов уже подняли по тревоге.
— И тебе не удалось разубедить этих сопляков?
— Я предупредил их, что надвигается большой тайфун, что он ударит завтра. Пока их удалось утихомирить, они обещали ничего не предпринимать, не поставив меня в известность. Будем молиться, чтобы какая-нибудь горячая голова снова не воспламенила их.
Говоря это, Алекс не отрываясь смотрел на жену, которую так украшали сегодня орхидеи и задумчивость взгляда. Она сидела молча, как бы отстранившись от них, и водила пальцем по краю коньячной рюмки.
Он наклонился к ней:
— Ты что-то очень тихая, Чед.
— Это все, что ты заметил?
— И еще ты прекрасно выглядишь сегодня.
— Спасибо. Еще что-нибудь?
— Да, конечно. Но об этом нельзя вслух.
Она рассмеялась и сказала вставая:
— Джек, потанцуем. Играют «Тихие ночи».
