Такие вот воспоминания вызывала у меня Дануте.
— Да, ну тебя — Дануте!
— Да, ну тебя — мой милый Дим!
Точно.
В советские времена было модно отдавать детей в русские школы. Но не только по причине интеграции, ассимиляции или еще какой — ции, часто мама или папа были просто русскими по национальности, или наоборот, и поэтому существовало два возможных варианта, отдать ребенка в русскую школу или в литовскую. Вот, к примеру, Витюху отдали сначала в литовский детский сад, потом в русскую школу, не думаю, что от этого он что-то там выиграл или потерял. Я имею в виду, что во времена сегодняшней независимости и знаменитого прибалтийского национального вопроса, было бы лучше, если бы он учился в литовской школе. Ерунда, теорема не доказуема. На самом деле, не знаю, почему я заговорил о Витюхе, а не о Дане. У нее, в общем, похожий случай, поэтому она со мной сейчас и рядышком. Это я к вопросу об её литовском имени. Но она не совсем литовка. Мама у неё русская. И так как воспитывает её только мать, то вопрос о национальности снимается. Для меня он вообще не злободневен. Мне, да и многим — все равно, на каком языке ты разговариваешь. Все дело в понимании.
Ерунда это все. Старики и политики только по этому вопросу и загоняются, уж если говорить о национализме — в основном эта штука только и обсасывается лишь ими. А как по мне, если не нравится тебе человек, русский, литовец или еще там кто — бей в лицо или плюй в глаз.
Тем более что разница стирается. Русские школы превращают в литовские. Так школа Максима Горького превращается в Gorkio mokykla. И Иван Иванов превращается в Ионаса Ивановаса. Зачастую болезненно.
Помню, как веселили нас костры и танки на улицах. Но что-то меня все тянет на воспоминания, словно пенсиона какого, а до пенсии мне еще расти и расти. Мне шестнадцать, весна на улице, год 97-ой, сижу на уроке литовского ловлю и прячу Данутины взгляды. Пытаюсь её рисовать, это получается несравненно хуже, чем мертвецы и монстры, но стать художником мне все же мечтается. По пятницам кружок рисования у Эмиля Игоревича. Сам он любитель рисовать натюрморты, немецкие домики, те самые с дымными трубами. Но он не противится моему пристрастию к изображению кровавых сцен — плати только денежку. Но я, наверное, к нему не совсем справедлив, быть может, он считает, что из меня что-нибудь да получится. Его кружок кроме меня посещают первоклассники и дети заучихи.
В кабинете литовского столы расставлены не в три ряда, а буквой «П», поэтому наблюдать за Данной и оставаться незамеченным сложно и не нужно. Мы до сих пор и словом не обмолвились. А свой интерес к ней нужно проявлять более явно.
Дана сосредоточенно склоняет множественные числа страдательного залога. Солнечный луч падает на ее руку, делая её по-зимнему еще более бледной, видны голубые венки. Рисовать руки — самое сложное. И хоть по всем правилам, вначале нужно набросать фигуру полностью, затем начать уточнять детали, но никогда я не придерживаюсь этого правила, всегда рисую вначале глаза, остальное потом, при этом остальное с ними вяжется крайне редко, комкаю, запихиваю между партами. Пробую рисовать её грудь. Опять же очень похоже на глаза.
— Dima, ką jus darote? — Дима, что вы делаете?
— Nieko, Irena Jonovna. — Ничего, Ирена Йоновна.
— Kodėl gi nerašote? — Почему не пишите?
— Rašau. — Пишу.
Говорить по-литовски мне тягостно. Все время теряюсь, и язык не слушается. Краснею, заикаюсь, под мышки льют ручейки. Да впрочем, не только по-литовски, но и по-английски, в большинстве случаев по-русски. По-грузински проще. Знаю пару слов и одно ругательство: «Гамарджоба, генецвали, мадлопт, захрума — захрузма!»
Моя бабушка родом из Тбилиси. Говорит по-русски с легким акцентом. Одно время она пыталась научить меня грузинскому, но оставила все попытки, когда три дня кряду ходил за ней и, копируя манеру кавказцев импульсивно жестикулировать, говорил:
— Вах, бабюшка, умэю гаварит я по-хрузинскы, как ти понят нэ можишь, вай ме!
Приезжали родственники из Грузии, привозили злого сиамского кота и моего троюродного дядю, который пропадал ночами по злачным местам Клайпеды и постоянно лечился от всяких венерических болезней. Приезжали тетя Вера и дедушка Рема — бабушкин старший брат, от чего мой «грузинский» становился только лучше. Они приезжали каждое лето до тех пор, пока не закрыли границы. Я боялся сиамского кота и мучил своего троюродного дядю, заставляя его по утрам (как только откроет похмельные глаза) рисовать или срисовывать с фотографий афиш заграничных фильмов разные черепа и ужасы. Когда в Грузии началась война, он ушел добровольцем, и его контузило разорвавшимся рядом снарядом, первое время он совсем не мог разговаривать, а сейчас говорит, но страшно за-за-икается.
