Со второго раза машина опять не завелась.
– Не хочет, – сказал сокрушенно. – Уже дома, в стойле: чего обратно бежать?
– Димыч... Я так доеду.
– Ты что... – Наклонился к приборной доске, сказал с укоризной: – Глупая! Ты погляди, кого везем. Не позорь хозяина.
После этого машина завелась.
– Умница, – похвалил. – Вот за это люблю. Побежали, хорошая, прокатим Анюту.
И они поехали.
Аня приткнулась к дверце, молча глядела вперед, а Димыч привычно хлопал широкой ладонью по рулю, говорил, как с живой:
– Чего разбежалась? Ну, чего? Вот остановлю, будешь тогда знать. Куда? Куда поворачиваешь? Не видишь – знак. Умница! Не торопись. Обходи потихоньку. А этого пропустим. Этого дурака мы пропустим. Вот так. Молодец! Понимаешь, чего надо... – И вдруг: – Что ж ты, падлина, подпрыгиваешь?
Так они и ехали. И приехали на ту улицу. Завернули под арку. Встали у калитки.
– Угощаю, – сказал Димыч и выключил счетчик.
Посидели. Помолчали.
Прошла мимо старая женщина со старой собакой на поводке. Обе дышали тяжело, со свистом, ноги переставляли неуверенно, с трудом.
Аня поглядела вслед, сказала с тоской:
– Димыч...
– Ай?
– Так и помрешь холостяком?
– Так и помру.
– Ты бы женился, Димыч. Старому плохо.
– Без надобности, – твердо сказал он. – Лишнее это дело.
– А если я?.. – крикнула. – Я если?
– Ты – другая статья.
Взял термос, налип стаканчик:
– Чаю хочешь?
– Ничего я не хочу, Димыч... Покоя хочу, покоя.
– Покоя у тебя не будет, – пообещал. – Не жди.
– Не будет, – согласилась горестно. – Нет, не будет...
И застыла, привалившись к дверце, глядела на Димыча скорбными глазами, а он глядел на нее.
Потом она вылезла из машины, и та – будто дожидалась – тихонько тронулась с места.
– Куда? – яростно закричал Димыч. – А попрощаться?
Высунул в окно чубатую голову, сказал тихо:
– Бывай, Анюта.
– Бывай, Димыч.
– Не журись.
– Попробую...
– Эх, кормилица! – крикнул отчаянно. – Покатили с ветерком!
Помигал на прощанье красным огоньком и уехал.
Аня поглядела ему вслед, вздохнула, вытерла глаза, поправила косынку на шее, шагнула через калитку.
– Егорушка...
В доме пусто.
– Егорушка…
Под яблонями пусто.
– Егорушка!..
У забора, на низкой скамейке, скорчился Егор. Подбородок уперся в острые колени, слабые плечи засутулились, худые руки повисли до земли, кисти рук мертво лежали на траве.
– Егорушка, я тут.
Собака шлепнула хвостом по траве, петух повел круглым глазом, а Егор глядел пристально в толстые, неструганные доски, глухой, слепой, утонувший в самом себе, и высоченные дома вокруг следили за ним неотрывно, жадно распахнутыми окнами.
Аня привычно опустилась на траву, стала его ждать.
Встал дом на месте деревни.
Дом – великан.
Длиной в половину улицы, высотой – за облака.
Дом-домище, целое городище.
Несчетными этажами, неисчислимыми подъездами, несметными сотами-квартирами.
Въехала в дом деревня, да соседнее село, да далекие выселки.
И еще место осталось.
Туда городских поселили.
От токаря до профессора. От музыканта до спекулянта.
Стал дом – ковчег. Всякой твари по паре.
А иных и того больше.
Перемешались, перепутались, расселились вперемежку.
И стали так жить.
Те с этими, да эти с теми.
Объединились под одной крышей.
А интересы поначалу – разные. Интересы – совсем не похожие.
У тех рояль, у этих баян. Те читают, эти под баян пляшут. Те музицируют, эти спать ложатся. Те – каблуком в стенку, эти – щеткой в потолок. Никак друг к дружке не приладятся.
А у гастрономов, у винных отделов, уже приглядываются, прилаживаются по трое. Что городской, что деревенский. Все пока разное, а бутылка уже общая. Все пока неравное, а тут – поровну, до капли.
Сошлись на бутылке.
Помирились на телевизоре.
Те купили, и эти за ними. Те смотрят, и эти не отстают. Одни забросили рояль, другие – баян. Мир, покой и полное взаимопонимание. Общие передачи, общие дикторы, общие телевизионные интересы. Даже проблемы и те общие, о которых информирует чудо-ящик.
Объединились духовно.
Кто не смотрит передачи, тот не живет полноценной жизнью. У кого нет ящика, тот сноб, гордец, просто отсталый человек.
С ним и поговорить не о чем.
Фе!.. Деревня!
А по улицам уже гуляют деревенские дети, ничем в толпе не выделяются. Ни одеждой, ни разговором, ни интересом. Раньше по селу с гармошкой ходили, теперь по городу – с транзистором.
