Хоть и маленькая была их долина, там, как и всюду, в других более именитых местах, днем на небе сияло солнце, ночью светил ясный месяц и мерцали яркие звезды. Поэтому Дагдан любил эту падь, где впервые перепачкал ноги в земле, где в беззаботных играх прошло его детство.
Дагдан лежал, и воспоминания шли вереницей.
Брат Чулун работал на руднике в горах. И он часто карабкался по каменистым тропам, неся брату еду.
То лето выдалось особенно жаркое. В полдень, когда солнце достигало зенита, жара становилась как в пекле. Раскаленный камень нещадно жег ноги. Но его, Дагдана, жара не пугала. Он нес чай брату, и душа его радовалась: больше всего на свете он любил старшего брата.
Брат, увидев Дагдана, бежал навстречу, обнимал, будто не видел год.
— Пойдем, братик, в тень. Умираешь, верно, от жары. Вот спасибо, что не поленился прийти, — говорил он, улыбаясь сдержанной, но ласковой улыбкой.
Потом шли в ущелье, где отдыхали в тени другие рабочие, и брат дарил ему красивые узорчатые камни.
— Попей чайку. — И брат раскладывал на газетной бумаге разную снедь. А сам пил и пил вкусный молочный чай до седьмого пота.
Чулун был могучего сложения. Займись он борьбой, он стал бы знаменитым борцом. Иногда Чулун во время обеденного перерыва затевал борьбу со своими друзьями. При этом не делал обманных движений, как другие борцы на надоме, а шел на противника открыто и прямо; обхватив его, поднимал в воздухе и легонько клал на землю. Потом безобидно и весело смеялся, как ребенок.
У брата была одна слабая сторона: он страшно боялся щекотки под коленками. Человек, знающий эту слабость, умудрялся быстренько нырнуть под него и схватить за эту самую подколенку. Тогда брат становился беспомощным, закатившись в смехе, падал на землю и долго не мог прийти в себя.
Попив чаю, он брал в руки кувалду и отправлялся раскалывать камни. Работал он в одних трусах. Его темно-коричневое тело поблескивало на солнце. Когда он с высокого взмаха ударял по валуну величиной с добрый сундук, камень раскалывался на многие куски. В эту минуту брат напоминал сказочного богатыря. По рукам, спине, по груди, икрам ног — по всему его упругому телу ходили тугие комки мускулов, словно какие-то живые существа двигались под кожей.
Однажды в обед выдалась особенная жара. Все кругом замерло, поникло под палящими лучами солнца. Брат не стал, как всегда, пить чай в тени скалы. Он вышел из карьера, вид у него был встревоженный, брови сдвинуты. Брат долго молча смотрел в синеющую даль и вдруг спросил:
— Дагдан, ты ведь мужчина?
— Да, мужчина, — ответил я.
— Ты теперь мужчина, тебе двенадцать лет. И ты ведь закончил четыре класса. Образованный человек, можно сказать. А брат твой не знает ни одной буквы. После смерти отца он стал кормить вас, все время работал, учиться ему было некогда, — с горечью проговорил брат, все еще всматриваясь в даль.
К чему все это он говорил?
— Раз ты грамотный, должен помочь брату… Может, ты сейчас не совсем понимаешь. Но это не имеет значения. Только ты никому не говори… Это большая тайна. Я тебе ее потом открою. Никто, кроме нас с тобой, не должен ее знать. А сейчас иди домой, найди бумагу, карандаш и спрячь где-нибудь. Когда вечером кончу работу, ты меня встречай.
Чай пить в этот день брат не стал.
В тот день после смены он открыл ему тайну. Это было вдали от карьера, в роще.
— Принес бумагу и карандаш? — спросил он. — Ну, хорошо… Пиши тогда…
Брат очень волновался и никак не мог произнести те слова, которые хотел сказать. Ходил взад и вперед и бормотал что-то.
— Пиши, — наконец начал он. — Пиши… Дорогая… Дорогая Дэлгэрма! — наконец выговорил он. — Я не знаю, о чем писать тебе…
Брат покраснел, и лоб его покрыли бисеринки пота. На него было жалко смотреть. Никто никогда не видел его в таком состоянии. Можно было подумать, что это письмо в одну страничку было величайшим испытанием его жизни.
Понемногу Чулун справился с собой и, шагая взад и вперед, с великими муками продиктовал письмо. В конце велел проставить свое имя, взял письмо в руки, посмотрел на него, потом осторожно сложил и решительно сказал:
