— Да, я знал об этом.
— Вы мне сказали, что ваш брат месяца три назад потерял работу. Не так ли?
— Совершенно верно.
— Консьержка ничего не знала?
— И сын тоже. Именно из-за мальчишки он никому об этом не сказал.
Комиссар, которому было явно не по себе, закидывал то и дело ногу на ногу, поглядывая на полицейских, сидевших поодаль и безусловно слышавших весь разговор. В конце концов он уставился на Лекера с недоумением.
— Послушайте, старина, отдаете ли вы себе отчет в том…
— Конечно.
— Так вы тоже об этом подумали?
— Нет.
— Потому что это ваш брат?
— Нет.
— Сколько времени орудует убийца? Девять недель, так, кажется?
Лекер не спеша заглянул в свою книжку, пересчитал крестики в одной из граф.
— Девять с половиной недель. Первое преступление совершено было в квартале Эпинет, на другом конце Парижа.
— Ваш брат, сказали вы, не признался сыну в том, что остался без работы. Следовательно, он продолжал уходить в привычные часы из дому и возвращаться в положенное время? Почему?
— Чтобы не потерять его уважения.
— Что вы хотите этим сказать?
— Трудно объяснить. Он не такой отец, как все. Он сам его вырастил. Они живут только вдвоем. Вроде супружеской четы. Вы это понимаете? Брат днем готовит обед, делает все по хозяйству. Укладывает сына спать перед уходом на работу; возвращаясь, будит его…
— Это ничего не объясняет…
— Вы полагаете, что он согласился бы стать в глазах своего сына жалким неудачником, перед которым все двери захлопываются только потому, что он не умеет приспосабливаться?
— А что он делал по ночам в эти последние месяцы?
— Две недели был сторожем на заводе в Биланкуре. Заменял кого-то. Чаще всего мыл машины в гаражах. Когда никуда не мог пристроиться, подносил овощи на Центральном рынке. А когда у него случался приступ…
— Приступ чего?
— Астмы. Время от времени его скручивает… Тогда он шел в зал ожидания на вокзал. Один раз провел ночь здесь в разговорах со мной…
— Предположим, что мальчишка сегодня рано утром увидел своего отца у старухи Файе!
— Окна замерзли.
— А если окно было приоткрыто? Многие даже зимой спят с открытыми окнами.
— Но не мой брат. Он очень зябнет, к тому же они слишком бедны, чтобы зря расходовать тепло.
— Ребенок мог соскрести лед ногтями. Когда я был маленький…
— Я тоже. Надо бы узнать, было ли открыто окно у старухи Файе.
— Окно было открыто, и лампа зажжена.
— Спрашивается, где сейчас может быть Франсуа?
— Мальчишка?
Удивительно и даже как-то неловко было сознавать, что Лекер думает только о ребенке. Пожалуй, даже более неловко, чем слышать, как он спокойно приводит улики, свидетельствующие против брата.
— Когда он вернулся утром домой, у него в руках был ворох покупок. Вы об этом подумали?
— Сегодня ведь рождество.
— Чтобы купить цыпленка, пирожные, радиоприемник, нужны деньги. Он у вас брал взаймы?
— За последний месяц нет. Я очень жалею об этом, я бы ему сказал, чтоб он не покупал приемник для Франсуа. Я сам купил ему приемник и собирался после работы отнести.
— Не могла ли старуха Файе ссудить своему зятю денег?
— Маловероятно. Она очень странная женщина. У нее было достаточно денег, чтобы жить безбедно, а она продолжала ходить по людям и с утра до ночи работала. Она частенько одалживала деньги под большие проценты тем, у кого работала. Все в квартале об этом знали. Все, кому нечем было дожить до конца месяца, обращались к ней.
Комиссар поднялся, чувствуя по-прежнему какую-то неловкость.
— Проедусь туда, — сказал он.
— К старухе?
— К старухе и на улицу Васко да Гамы. Если будут новости, позвоните мне.
— Там нет телефонов. Я свяжусь с вами через комиссариат.
Комиссар был уже на лестнице, и дверь за ним успела захлопнуться, когда раздался звонок. Звонили с Аустерлицкого вокзала.
— Лекер? Говорит комиссар по спецделам. Этот тип у нас.
— Какой тип?
— Тот, о котором нам дали знать. Его фамилия Лекер, как и ваша, Оливье Лекер. Я проверил его удостоверение личности.
— Одну минуту.
Он бросился к двери, сбежал с лестницы. Только во дворе ему удалось нагнать Сайяра в тот самый момент, когда последний усаживался в полицейскую машину.
— На проводе Аустерлицкий вокзал. Они задержали моего брата.
