Наконец мы решились приподнять Александра и подсунуть под его неподвижное тело носилки. Медленно ступая, телохранители понесли его прочь. Я шел следом, и, когда мы покинули крестьянскую лачугу, что-то перелетело через стену цитадели и ударилось в грязь у моих ног. То был трехмесячный индский младенец с перерезанной от уха до уха шеей.
Там, наверху, воины все еще считали Александра погибшим. Они взимали с индов плату за его жизнь и старательно смывали с себя позор. Во всем городе не осталось ни одной живой души.
Два дня Александр лежал в открытых ладонях смерти, потеряв почти всю кровь из своих жил. Стрела расщепила ребро; будучи слишком слаб, чтобы поднять руку, он предпочитал язык жестов, чтобы только не сбивать дыхание. Ему пришлось заговорить лишь однажды — с врачевателем, который не хотел оставлять его; царь приказал ему отправиться осмотреть раненых. Я понял знак; ему не требовались слова, чтобы говорить со мною.
Телохранители помогали, чем могли; славные парнишки, только здорово нервничали. Я спросил одного, выведя из шатра:
— Зачем он сделал это? Из-за того, что воины мешкали?
— Я не уверен. Наверное, да. Они были неповоротливы, подтаскивая лестницы. Тогда Александр схватил одну, приставил к стене — и сразу же залез на самый верх.
Рана, вся в рваных лохмотьях и кровоподтеках, к счастью, не загноилась. Но по мере того как она затягивалась, сухожилия пристали к ребрам. Каждый вдох резал Александра, словно ножом, и тогда, и много времени спустя. Сперва кашель причинял ему такую боль, что приходилось прижимать к боку обе руки, сжимая рану. До конца своей жизни Александр страдал, стоило ему вдохнуть поглубже. Он старался это скрыть, но я-то видел.
На третий день он уже мог говорить — правда, немного; ему дали пригубить вина. И только тогда явились полководцы, чтобы выбранить царя за безрассудство.
Конечно, они были правы. Великое чудо, что ему удавалось остаться невредимым, пока не была выпущена стрела. Александр бился и дальше, но вскоре упал без чувств. В его шатре стоял старый щит, привезенный из Трои, которым его закрывал Певкест; я часто ловил взгляд царя, устремленный на него. Брань он выслушал терпеливо; он был виноват, ибо люди, забравшиеся на стену вслед за ним, тоже оказались в ловушке, когда рухнула лестница. Один из них погиб, и Александр был в ответе за эту смерть. Но он поступил, как задумал, и заставил воинов следовать своему примеру. Любовница все еще была верна ему; спешка, с которой люди бросились за царем, и надломила лестницу. Этого Александр предвидеть, конечно же, не мог.
Леоннат поведал ему о бойне, чтобы показать царю преданность воинов. Александр переспросил: «Что, женщин?.. И всех детей тоже?» — втянул в себя изрядный глоток воздуха и закашлялся кровью. Леоннат был храбрым воином, но соображал туговато.
На четвертый день, когда я поправлял подушки, чтобы царь мог лечь поудобнее, вошел Пердикка. В момент ранения Александра он бился на дальней стороне городской стены, а теперь, обладая наивысшим рангом, получил командование. Высокий человек с густыми темными бровями, одновременно и осторожный, и решительный. Александр верил ему.
— Александр, ты пока не в состоянии продиктовать письмо, и поэтому я написал его сам, если ты не против. Это весть Гефестиону, чтобы он распространил ее по армии. Как по-твоему, ты можешь просто подписать его?
— Конечно, могу, — сказал Александр. — Но не буду. Зачем беспокоить их напрасно? Поползет слух, будто я уже умер… Нет, хватит.
— К несчастью, слух этот вполне мог добраться до них. Кажется, его уже разнесли… Кое-кто считает, будто мы держим твою смерть в тайне.
Опершись на правую руку (левой он схватился за рану), Александр почти сел на постели. Я увидел, как на чистой повязке расплывается красное пятно.
— Что, и Гефестион думает так же?
— Вполне вероятно. Я послал ему депешу, но послание, подписанное твоей рукою, могло бы окончательно уверить их, что ты жив.
— Прочти мне письмо. Выслушав, царь сказал:
— Прибавь еще, перед тем как я подпишу его, что через три дня я приеду к ним сам.
Пердикка опустил густые брови:
