При этом Людмила
Викторовна допускала, что дело окажется полной чепухой, и сама на это
надеялась. Но долг учителя проверить и, если требуется, оградить детскую
психику от всего, что может принести вред. Вот и надо пойти взглянуть, что там
на карате за идолы...
Людмила Викторовна
надела свой уже не новый плащ, обернула шею неброским бежевым шарфиком, который
с первого взгляда можно было назвать учительским, положила в сумку список
пятиклассников, рекомендованных в секцию восточных единоборств, и вышла из
школы.
21
На станцию Тимку
провожала бабуля. Они шли под мелким дождем без зонта, которого у нее в доме
вообще не было. Да и как бы они держали зонт, если руки у обоих заняты: у Тимки
портфель, у бабули – корзинка с гостинцами, которые внук повезет в Москву. Там
лежал сверток пирожков, банка соленых огурчиков и свежие куриные яйца в решете,
переложенные газеткой.
А свободной рукой
Тимка держался за шершавую бабушкину ладонь. Ему казалось, от нее исходит
какая-то печальная твердость, суровая, но очень нужная ему жизненная сила. Эта
ладонь словно говорила Тимке: напастей-то много, да коли мы духом падем, кто
же их тогда переломит?
- Бабуль, а почему ты
не едешь со мной в Москву? – спросил Тимка.
- Живность, милок, не
пускает. Кошка хоть мышей половит, а козу да кур куда деть? Шура сама больна, в
грудях у ней ломит…
- А ты Лизавете поручи!
– подсказал Тимка кандидатуру другой соседки.
- Эк ты скор – Лизавете!
А она с внучатами едва справляется. Да и вообще, милок, – у каждого в жизни
свои заботы...
- А вот если бы твоя
дочка так рано не умерла, она бы сейчас тебя заменила, – неожиданно для себя
сказал Тимка, вспомнив фотографии на стене.
- Вот ты о чем… Твоей
мамке только годок сравнялся, когда моя дочка померла. Так я ее, Иринушку, и
вырастила без отца-матери…
- А почему без отца? А
где тогда был мой дедушка?
Бабуля пошла потише,
что выдавало ее внутреннее волнение:
- Я и в глаза его не
видала, дедушку твоего… ни до ни после… вроде как и не было его вовсе…
- Странно все в жизни
получается, – вздохнул Тимка, – Я раньше не замечал, а теперь вижу.
- Это оттого что сам
стал другим, – пояснила бабуля. – Прежде рос, а теперь взрослеешь. Взрослость,
она с первой жизненной тяготы начинается, когда человек на борьбу с напастями
выходит…
Впереди показалась
станция. Сегодня здесь было не так уныло, как в день Тимкиного приезда. Дождь
кончился, по щербатой ограде пробегали солнечные лучики, словно в морщинках
старушки-платформы дрожала еще неуверенная после слез улыбка. Бабушка
освободила руку и вынула из-за пазухи маленький белый сверток.
- Вот я тебе принесла. С
собой увезешь…
- Что это? – спросил
Тимка.
- Десять лет прошло, как
мы с твоей матерью порешили: отдать тебе, когда вырастешь. А ты, я гляжу, уже
все равно как взрослый...
Она развернула
сверток. В белой тряпице лежал большой темно-желтый крест на цепочке того же
цвета.
- Им тебя и крестили… Я
сразу хотела на тебя надеть, а мать твоя не дала: мал, говорит, еще того гляди,
цепкой задушится… будто крестом когда кто душился!.. – невесело усмехнулась
бабушка. – А еще говорила: тяжело ему будет головку поднять. Ну, а теперь-то,
небось, голову удержишь…
- Его надо надевать на
шею?
- Цепку на шею, а крест
на груди носят. Ну-ка стань ровно…
Плохо сгибающимися
пальцами бабушка надела на Тимкину шею цепочку и заправила крест под ворот, к
самому телу.
- Он золотой? –
почему-то шепотом спросил Тимка.
- Золотой, милок, хотя
медный. Все кресты золотые.
- Ты специально дала его
мне перед тем, как я пойду за папой в компьютер?
Бабушка в сердцах
покачала головой:
- В этот самый он
пойдет, как его… все бы тебе куда-то ходить! А чего мать будет делать, коли и
ты вслед за батькой?
- Так я ж вернусь… Я же
там не останусь… – оправдывался Тимка. – А ты специально дала? – настойчиво
повторил он.
Вообще бабуля была не
охоча до разговоров, но тут вдруг заговорила с сердитым оживлением:
- Не знаю я этих ваших
дел: куда там у вас можно пойти, как себя потерять! Знаю только, что крест от
всякой напасти защита. Вот и носи его, не снимая, он везде тебя сохранит…
