Вернувшись домой,
Люда чуть не плакала – даже не потому, что, если верить гаданью, ей предстояло
остаться в старых девах, а потому, что не вышло сблизить две части своей жизни:
обычную и книжно-мечтательную. Но у нее оставалась еще попытка – вечер у
зеркальца. Не то чтобы Люда надеялась увидеть в нем суженого, ее больше
привлекал соответствующий антураж. Как это у Пушкина:
Татьяна по совету няни
Сбиралась ночью
ворожить;
Тихонько приказала в
бане
На два прибора стол
накрыть…
Разумеется, никакой
бани не было, и Люда, пользуясь отсутствием взрослых, решила устроиться в
ванной. Принесла зеркальце, зажгла заранее приготовленную свечу, купленную в
хозяйственном магазине, но еще не успела погасить свет. При таком двойной
освещении и родилось то, от чего ей до сих пор не удается прийти в себя, –
комплекс неполноценности. Конечно, она не сумела настроить зеркальце так, чтобы
видеть в нем бесконечность. Вместо этого Люда увидела свое собственное лицо –
отражение девочки, похожей на лягушку. Это было лицо, не имевшее ничего общего
с красотой, радостью и любовью, как их понимала Люда. Когда-то все случается
впервые, вот и она в первый раз осознала то, чего не замечала прежде, – свою
ярко выраженную непривлекательность. Зеркало для гаданья, издревле известное
тем, что строит девицам козни, сыграло свою злую шутку и на сей раз. Люда
проплакала всю ночь, а наутро у нее поднялась температура под сорок. Наверное,
простудилась на улице со своей туфелькой, которую снимала с ноги, как у
Жуковского:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали.
Поэтому она и пошла
гадать в туфлях, а не в теплых сапожках, причем ее правая нога временами
оставалась вообще разутой – это когда туфелька взлетала в воздух, а потом
оставалась лежать на дороге, и Люда прыгала к ней на одной ноге…
И все-таки болезнь
пришла не из-за простуды, а потому, что над всеми Людиными надеждами, над всеми
трепетными порывами возобладала горькая обида. Никто из людей не захотел
разделить с ней святочное веселье, а зеркало вообще показало отвратительную
лягушачью рожу. Стоит ли с такой рожей жить?
По той же причине
выздоровление тянулось долго. ОРВИ осложнилось воспалением легких, которое
врачи никак не могли остановить. Люде уже разрешили самой ходить в поликлинику,
но прослушивание каждый раз выявляло хрипы на вдохе и выдохе. Врачи говорили –
ползучее воспаление легких (это слово представлялось Люде большим пауком,
который сучит внутри нее косматыми лапами). Словом, дело могло кончиться так,
как это бывало с разочарованными героинями столь любимых Людой романов, –
чахоткой.
Если бы в это время с
ней кто-нибудь поговорил по душам, она могла бы победить свою подростковую
депрессию, а вслед за тем и свою болезнь. Но Люда жила только с мамой, не
вникающей в ее проблемы. Каждая из них была сама по себе, к чему обе давно
привыкли. Может быть, от этого в Люде с самого детства развилась замкнутость и
как следствие – неудержимая мечтательность, привычка взбивать свои чувства,
словно яичный белок для приготовления безе. В детстве она с этим справлялась,
но теперь, на переходе в девичью жизнь, ей остро не хватало материнской
поддержки. В конце концов, обсуждение проблемы уже в какой-то мере является ее
решением. Пожалуй, главный Людин тупик заключался в том, что ей не с кем было
обсудить свою некрасивость.
Тогда она стала
приглядываться к учителям, точнее, учительницам, потому что обсуждать проблему
следовало с женщиной. Может быть, старенькая литераторша Анна Константиновна
могла бы сообщить Люде какой-то женский секрет, позволяющий при любой внешности
ходить с гордо поднятой головой? Или нежная, молодая Елена Юрьевна, учительница
пения? Даже тумбообразная Эмилия Петровна, преподававшая немецкий, несомненно,
обладала этим внутренним знанием: она не только не стеснялась себя, но и,
наоборот, глядела на всех с жизнелюбивым, снисходительным превосходством. И острая
на язык Татьяна Артуровна тоже знала женскую тайну – не зря, преподавая
девочкам домоводство, она то и дело упоминала о том, что «это вы заставите
делать мужа», «картошку для этого блюда вам начистит муж»… Все взрослые женщины
знали, в отличие от девчонок, которые еще только нащупывали путь к этому
особенному, чрезвычайно важному секрету… Но на девчоночьих тусовках Люда
скромно затесывалась в уголок: тут ее не слышали и не слушали, и говорили не
для нее. Нормальные девчонки с хорошенькими мордашками обсуждали свои проблемы
– у Люды они были другими.
