— Если бы великий магистр сначала перекрестил рощицу, а потом уж повел вас в битву… — заметил кто-то из толпы.
— Да, если бы догадался, но кто мог знать. И рощица, кажется, деревья пересчитать можно, а, смотри, несколько хоругвей потеряли; а нашего добра сколько там осталось, сколько добра, какие прекрасные кони. — И брат Ганс, глубоко вздохнув, замолчал, но долго молчать он не мог. После паузы снова заговорил: — Если просто так входишь в пущу, то еще ничего, но если человек случайно очутится в священной роще язычников, то такие гадости увидит, какие даже самому великому грешнику в его смертный час не являются.
— Но почему эти лесные духи их самих не трогают? — удивлялись любознательные.
— Зачем они станут их трогать, если все равно они им принадлежат: подохнет какой-нибудь язычник — опять же им достанется… Однажды порубил я в священной роще ихнего кривиса, так вот, если б вы знали, голова на землю, а из горла уж вылез и под пень шмыгнул!
— Это душа язычника! — сказал бледный как полотно кнехт.
— У язычника души нет, — заметил брат.
— Да нет, душа-то есть, только она еще в теле проклята! — отрезал кнехт.
Ганс Звибак прервал их спор и продолжил свой рассказ:
— У себя в замках они тоже смелые, бьются до последнего. А как увидят, что уже все равно не продержаться, складывают посередине замка костер, забираются вместе с детьми, женами и сжигают себя. А если на поле битвы язычника свалишь, то он до тех пор будет над тобой насмехаться, пока ты ему голову не размозжишь. А живучие, что змеи…
Раздался пушечный выстрел. Толпа всколыхнулась, все повернулись в ту сторону, откуда донесся звук. Из-за холма поднимались клубы пыли, и тут же появился новый отряд войск. Любопытные, оставив пушки и рассказчика брата Ганса, бросились к большаку, поближе к городским воротам. И Оскар Фукс с братом Гансом тоже поспешили с ними. Уже издали было слышно, как приближающиеся войска глухо, но стройно распевают псалмы. Когда отряд подъехал ближе, все узнали саксонского маркграфа Фридриха.
— Это маркграф Фридрих, Фридрих, — зашептали любопытные и загодя сняли шапки.
Постепенно авангард войска приблизился к стенам замка. Впереди ехали несколько священников и пели литанию всех святых. За ними следовали на прекрасных конях графы, бароны, рыцари, а посередине, на богато украшенном скакуне, сверкая доспехами, сам маркграф. Все — и графы, и бароны, и рыцари, и простые кнехты, и сам маркграф — держали в руках четки и дружно вторили священникам одно и то же — "Ora pro nobis!.. Orate pro nobis!" *
Когда головные части войска приблизились к стенам замка, из городских ворот под перезвон колоколов всех костелов выехал маршалок ордена Энгельгард Рабе, окруженный священнослужителями, братьями и рыцарями, и приветствовал почтенных гостей именем Христа и девы Марии. Набожный маркграф тут же поручил себя и свое войско деве Марии и поклялся всеми силами вместе со своим войском плести для нее вечный венок чести и славы и в ее честь и славу безжалостно бить, уничтожать язычников, не жалея ни своего добра, ни жизни своей, ни своих воинов.
Когда было покончено со всеми церемониями, маркграф и его вельможи сняли доспехи и как гости вступили в город. А толпа любопытных все не расходилась и громогласными криками и похвалой встречала каждый новый отряд войска маркграфа. Но больше всего интересовали и удивляли мариенбуржцев еще не виданные ими необыкновенной величины тараны, стенобитные и камнеметательные машины и новые пушки.
Некоторые подвижные башни были настолько велики, что не могли пройти в городские ворота; их оставили за стенами замка.
Толпе все не расходилась в ожидании подхода новых и новых отрядов войск. Наконец, когда пришли рыцари Бургундии и баварское войско и когда в городе стало не хватать квартир, другие отряды были направлены прямо в Караляучюс и в пограничные замки.
Теперь все ждали только возвращения князя Витаутаса, чтобы вместе с ним начать большой поход на Литву, в сердце Литвы — Вильнюс.
