Смотрю на свои идеально отполированные ботинки, запачканные грязью и мокрым снегом.
– А ты что будешь делать?
– Я заложил кое-какие вещи своей старой хозяйки, – отвечает он. – И наскреб денег на поезд до Ньютона. Хочу попытаться устроиться в мастерскую там.
– В переплетную мастерскую? Но зачем?
Он делает глубокий вдох и поправляет лямку дорожного мешка.
– Я переплетчик, Люциан.
Я киваю. Он прав. Он владеет ремеслом. Он может зарабатывать на жизнь. Может даже разбогатеть, как де Хэвиленд. Почему бы и нет?
– Только жаль, что… – Эмметт переминается с ноги на ногу. – Прости меня.
– Не надо. – Опустошаю флягу, и последние капли обжигают горло.
– Я не могу здесь оставаться. Люциан.
Слышу ли я голос Генри в налетевшем порыве ветра или мне только кажется? Откидываю голову назад и разглядываю кованую решетку на потолке крытой галереи, запачканные сажей стеклышки замысловатой формы. Прямо над нами стекло пробито. Трещины расходятся в форме звезды.
– Что ж, тогда желаю тебе удачи.
– Да.
Я протягиваю руку.
– Спасибо, что попытался мне помочь.
– Да. – Он шумно сглатывает слюну и берет меня за руку. Мы оба в перчатках. На его пальце кольцо; оно впивается мне в ладонь. Рана болит. Когда Эмметт разжимает руку и делает шаг назад, боль не утихает, а поднимается выше, словно кто-то натягивает веревку. Веревка цепляется за мое сердце, и петля затягивается.
– Прощай, Эмметт.
Он кивает. И продолжает кивать. Я убираю флягу в карман. Я сильно замерз. Мимо пробегает ребенок: он катит рядом с собой обруч и заливается смехом. Чопорная гувернантка в траурном наряде ступает позади, отставая на несколько шагов.
Фармер не прощается. Он смотрит мне в глаза еще немного. Затем разворачивается и идет по галерее прочь от меня.
Я закрываю лицо рукой. Должно быть, со стороны кажется, будто я плачу. Но сейчас это уже неважно.
Надо было мне остаться в ратуше. Сейчас все бы уже закончилось.
Кожа под рубашкой чешется. Я натер ноги. Изо рта пахнет бренди. Я не завтракал, и алкоголь ударяет в голову. Я мог бы заложить часы, пойти в паб и напиться. А потом утопиться в реке. Но нет, конечно же я этого не сделаю. Я пойду домой. Когда я уходил из дома утром, цветочные гирлянды на лестнице уже пожухли, красные лепестки осыпались на пол. Пустые комнаты, мертвые цветы.
– Подожди. Подожди! – Кто-то бежит по галерее и окликает меня. Я открываю глаза. Калейдоскоп красок кружится перед глазами. Я моргаю. Это Фармер.
Он бросает свой мешок под ноги и хватает меня за плечи.
– Что ты сказал?
– Что? Когда?
– Ты сказал, что кто-то прочел твою книгу.
Я пытаюсь сбросить его руки, но он сильнее меня.
– Да. Лорд Лэтворти. И мне стало так…
– Значит, лорд Лэтворти. Лорд Лэтворти читал твою книгу. Ты уверен?
– Да.
Его глаза округляются, он смотрит сквозь меня. Кровь пульсирует в моих жилах.
– И он был там? На твоей свадьбе? Он сейчас там? – Эмметт указывает на ратушу.
– Да. А что?
Он ударяет себя по лбу.
– Какой же я дурак! Пойдем. Я знаю, где он живет.
Я не сразу понимаю, что он имеет в виду.
– Он читал мою книгу, но это вовсе не значит, что она у него.
– Я сам отвез ему коробки. Я должен был догадаться! – Он выдыхает, почти смеясь, и хватает меня за запястье. – Не спорь, Люциан. – Он бежит и тянет меня за собой, а я чуть не поскальзываюсь. – Пойдем. У нас мало времени.
Двуколка высаживает нас у ворот особняка Лэтворти. Дом стоит примерно в миле от города. От дороги его отгораживает каменная стена, утыканная чугунными остриями. За воротами виден парк и дом на пригорке. На присыпанной снегом лужайке высятся облетевшие дубы. Массивные чугунные ворота украшены ковкой в виде листьев и плодов. На фоне черно-белого пейзажа они кажутся пародией на лето.
Мы останавливаемся. Внезапно меня охватывает паника. Мои карманы пусты: в них только фляга и часы. Но Фармер опережает меня и платит кучеру. Двуколка уезжает. Фармер ловит мой взгляд и, не говоря лишних слов, тянется в карман и протягивает мне монету – полкроны.
– Мне не нужны твои деньги.
Затем смеется, переворачивает ладонь, и монета падает в канаву. Застряв в полурастаявшем грязном сугробе, она лежит ребром вверх, почти невидимая. Я замечаю в Фармере перемену: даже когда он не улыбается, его глаза сияют. Но он ничего не говорит, лишь просит меня поторопиться.
