Марш, марш, марш! Перебои со снабжением всё чаще... (Дальше полстраницы тщательно вымарано цензурою, очевидно, о голоде, который всерьёз уже испытывают авангардные части «большой армии»; возможно, и о мародёрстве, и о других нарушениях дисциплины, которые стали не редкостью даже среди солдат французского происхождения, — сплошь и рядом наши герои видели пьянствующих, ворующих, грабящих, насилующих и дерущихся между собой французов, начиная от рядовых солдат и кончая довольно высокими офицерскими чинами, увы!) Порой мы натыкаемся на продовольственные склады. Русские впопыхах забывают уничтожить их, а может, не исполняют приказов по небрежности — у них дисциплина тоже как будто не в почёте, они, отступая, даже не все сжигают мосты. Найденное продовольствие несколько поддерживает наши рационы — это тот самый случай, когда мы всё единодушно благодарим российскую небрежность. Но в наших ранцах, кажется, уместится полмира!.. Сухари, каша — каша, сухари. Русских трудно назвать гурманами.
12 июля завязалось крупное дело под городом... (название города вымарано цензурою)[41]... Русский арьергард, который мы по недоразумению приняли за одну из немецких частей и за которым со спокойным сердцем шли, вдруг обстрелял нас из пушек и атаковал. Мы дождались наконец: россиянин огрызнулся и показал своё лицо. Началось, Господи, — значит, скоро кончится. Мы расставим мулов: каждого в своё стойло, и — домой. Прекрасная Франция! Ты далеко, но ты уже ближе, чем вчера. Любящий сын в трудную минуту может ли не воскликнуть: «Благословенная страна!..». Итак, я не бывал ещё в столь крупном сражении, и мне не с чем сравнить его. Но скажу честно: о противнике я был худшего мнения, я почитал его за труса. Русские дерутся мастерски. Природная небрежность, о коей я упоминал выше, не мешает им в этом. И упорства им не занимать. Здесь мы впервые задумались над тем, что очень непросто будет победить армию, один арьергард которой способен задержать наше продвижение на целых четыре дня, нанести нам ощутимый урон и кое в ком поколебать уверенность в успехе. Мюрат, как всегда, на высоте. Прирождённый полководец, гений! Однако, несмотря на это, нам пришлось бы туго, не подоспей на подмогу вице-король Евгений Богарне. В ходе баталии были моменты, когда многие из нас подумывали, не поспешили ли они относиться к противнику с надменностью, а некоторые — так задали отчаянного драпа. Особенно подвижными в этом смысле оказались пехотинцы и артиллеристы. Хотя открылось, что и среди гусар есть страдающие овечьей боязливостью. Но всё обошлось, слава Богу! Подкрепления подошли вовремя, и русские сдали позиции. Битва продолжалась по окрестным лесам на довольно обширной территории. Она как бы распалась на отдельные схватки. То справа, то слева слышались пальба и сабельный звон, а то принималось грохотать отовсюду сразу. И мы, кавалерия, тщетно старались успеть во все концы. Бились и второй день, и третий... Общее впечатление такое: я предпочёл бы числить русских в союзниках, а не во врагах. Но маленького ли капрала удел выбирать союзников и врагов?..[42]
Теперь у нас отдых. Сидим по квартирам уже неделю. Чего ждём? Опять же слухи самые разные: одни говорят — конец кампании, другие — что пойдём дальше, на Смоленск. Но меня это сейчас не волнует, я научился жить одним днём, сиюминутным впечатлением, научился наслаждаться теми благами, какие меня окружают, не мечтая попусту о лучших. Уже одно то, что я лежу на койке, расслабив члены, — благо. И умиротворение в душе — высшее благо. Кажется, я лежал бы так вечно.
Городок неплох, хотя кое-что в нём сгорело и хотя он переполнен войсками, способными превратить в бордель даже Божий рай. Многие жители ушли, бросив свой кров, а те, что остались, боятся выглянуть наружу. Прямо на улицах и во дворах лежат раненые. Хирурги врачуют их, прикрывая от солнца зонтами. На носилках уносят умерших... Неутомимый Лежевен где-то раздобыл волынку. Она особенная: с козлиной головой-навершием. Когда Лежевен раздувает мех, появляется и крутобокое тело козла. Мыс музыкой. Лежевен смеётся. Глядя на его рожу, на «козла», смеёмся и мы. У нас всё хорошо...
