В Витебск Александр Модестович и Черевичник прибыли с большим обозом фуража, посланным из Виленской губернии. Потолкавшись на улицах среди солдат, выведали кое-какие новости. А именно: армии Барклая-де-Толли и Багратиона по-прежнему отступали; причём отступали они с очевидным намерением соединиться под Смоленском, — как говорили между собой гренадеры-итальянцы, это соображение может быть вполне понятно даже пьяному сапёру. А один раненый в шею тамбурмажор уверял собравшуюся вокруг него госпитальную публику, что русские армии уже соединились и теперь наспех возводят под Смоленском полевые фортификации...
Александр Модестович в Витебске поогляделся. Несколько крупных сражений, какие имели место за последнюю неделю, заметно поубавили у французов спеси. И хотя российские войска к сему времени оставили и Литву, и как будто всю Белоруссию, ощутимой радости это французам явно не доставляло.
Во всяком случае, зримо она никак не выражалась. Наоборот: злость, нервозность и подозрительность стали для солдат «большой армии» объединяющими качествами (всего за какой-нибудь час Александр Модестович вынужден был трижды предъявлять выписанную ему в Полоцке подорожную). Иллюзия о добром французе-освободителе, о прекраснодушном якобинце во фригийском колпаке быстро развеялась. Химера обрела образ химеры. Сами французы способствовали тому, грабя, насилуя, казня и поджигая, устраивая на беженцев облавы в лесах и подобное. И хотя повсюду, и в больших городах, и в заштатных городишках, находилось немало людей, приветствовавших вступление французов, однако через день-два разбойного грабежа и безумных пьяных оргий их становилось значительно меньше. Даже строжайшие приказы Бонапарта оказывались бессильны восстановить порядок. «Большая армия», растянувшись на сотни и сотни вёрст, постепенно превратилась в гигантскую мифическую змею, голове которой не всегда было известно, что делал в данную минуту хвост.
В Витебске Александр Модестович узнал про одно обстоятельство, какое заставило его не на шутку встревожиться за судьбу родителей и сестры: оказалось, к тому времени, когда они, выезжая на Витебск, — 16 июля, — только покинули поместье, город уже был занят французами, и если Мантусы не прослышали об этом пораньше и не направились окольными путями на Невель, то как раз должны были угодить в лапы к неприятелю. Осознание этого обстоятельства прямо-таки обожгло сердце Александру Модестовичу, и он, утирая набежавшие слёзы, в тысячный раз проклял императора французов, а вслед за ним и императора россиян, и Цезаря, и Тамерлана, и Фридриха Великого, и остальных, и самоё войну, и гадкую человеческую натуру, не могущую жить беспечально, и слабоумие власть имущих, не нашедших иных путей решить споры, кроме как убийством тысяч безвинных людей, и до десятого колена проклял того вероятного мародёра, какой мог остановить карету Мантусов. Александр Модестович два дня выспрашивал у витебчан про свою семью, описывая и самых дорогих его сердцу беженцев, и их экипаж, и даже упоминая масть коней, какие были запряжены. Он ходил по дворам, стучался в глухие двери... Дабы не испытывать терпения читательской аудитории излишними подробностями, мы опустим описание витебских поисков и того трепета, который испытывал наш герой, разговаривая с очередным горожанином и всякий раз ожидая, что вот сейчас именно этот господин вспомнит самое ужасное... Скажем только по секрету, что вынужденное путешествие семейства Мантусов прошло благополучно, что они вовремя были предупреждены другими беженцами о близости французов, и вовремя же свернули на Невель, и в тот самый час, когда Александр Модестович сокрушался по своим родным, они уже проезжали живописные предместья Санкт-Петербурга (Мантусы, кстати сказать, всю дорогу очень надеялись, что Александр Модестович, уехавший в тот памятный несчастливый день столь внезапно, поспешно и бездумно, обещавший скоро вернуться и нагнать карету и не вернувшийся, всё же поступил сообразно с оговорённым планом и, — один ли, с Ольгой ли Аверьяновной, — не мешкая, отправился в Петербург, где и ждёт их теперь в объятиях деда, генерала Бекасова, и со всем прилежанием доброго медикуса отвечает на обстоятельные генеральские расспросы).
