Мародёры осторожны и изобретательны. В них отсутствует чувство патриотизма; их не встретишь в цепи солдат, идущих в рукопашную или штурмующих неприступную фортецию, их, как ни старайся, не разглядишь в кучке героев, дерущихся насмерть за свой опалённый, тысячу раз простреленный, но не склонённый стяг. Понятие чести и долга выпадает из их памяти вскорости после того, как на поле боя прогремят первые ружейные залпы. Они не отличаются ни чинопочитанием, ни дисциплиной, им чуждо рвение к исполнению приказов, равно как и рачение в исправлении своих прямых обязанностей, зато в очереди за похлёбкой они выглядят весьма добрыми вояками и обыкновенно главенствуют в болтовне за бутылочкой вина, а также верховодят в неопасных вылазках до баб. Не нюхавши большого пороха, они умудряются пролезть в число награждённых. Не зная жалости, они истязают крестьянина, если подозревают, что тот утаил от них часть скарба, и глумятся над его домочадцами. Естественно, что они не пользуются в народе уважением. Не зная меры в своей ненасытности, они способны ободрать как липку собственного брата солдата: подстерегут, ограбят, после чего со спокойным сердцем пустят ему пулю в лоб. Вот каковы их подвиги. Ходят мародёры стаями, в трудную минуту друг за дружку держатся, но добро своё один от другого стерегут зорко. Перед маршалом стоят — грудь колесом, а чуть поднажмёт противник да подсыплет перцу — и чужим, и своим покажут, как ловчее уносить толстую мокрую задницу в кусты. Знают место в бою: убегающего противника преследуют первыми — и вся добыча их; в неприятельскую крепость врываются вторыми, ибо знают, что первые могут быть убиты, и опять все сливки достаются им. С отбоем, с луною приходит самое их время: будто тараканы в ночи на оброненных хлебных крошках, сидят мародёры на трупах и складывают в свои бездонные карманы всё, что прилипло к их рукам и рыльцам. Мародёры слабы здоровьем, они частенько оказываются в лазаретах с какой-нибудь не очень опасной хворобой; мародёры слабы ногами, они — сплошь и рядом среди отставших; мародёры держат нос по ветру: поблазнит жалованием — они уж у казначея, повеет баталией — они при обозе, и тогда маркитант мародёру первый друг. Не секрет, иной раз бывает затруднительно провести грань между фуражированием и мародёрством, между разведкой и откровенным разбоем, между конфискацией и воровством. Всё зависит от того, в чьих руках вожжи. Очень любят мародёры править повозкой. Но горе лошадям, коли мародёр на облучке, горе и колёсам, коли жаден возница...
Шатия-братия, среди которой оказались Александр Модестович и Черевичник, представляла собой не только разноплеменное собрание, но и довольно живописное зрелище. Здесь были немцы, итальянцы, португальцы, французы... И не юнцы — спелые в большинстве своём фрукты, познавшие бытие с самых разных сторон, но обретшие зрелость на той стороне сада, какая обращена к Марсу, — не на лучшей, надо сказать, стороне, да уж как занесла судьба; хотя и хаживали одними дорожками со смертью, но и богатства, порой сумасшедшие, держали в руках, и жили нескучно. Лица все загорелые — плоды каштана вместо лиц; усы выцветшие — лён да и только! И мундиры национальных армий — пёстрый ковёр на дороге. Лошади добротные под ними, откормленные в тылах, да ещё за каждым по две-три навьюченных идут. Сундуки и корзины приторочены к сёдлам, на сундуках узлы с тряпьём, а на узлах — и там и сям женщины — солдатские подруги, походные жёны да невесты, разряженные, что царские куклы, тоже ищут счастья под Марсом; восседают, как клуши на гнёздах, но лицедействуют, прикидываются амазонками; крепятся из последних сил, терпят тяготы кочевой жизни, бусами-жемчугами отмахиваются от слепней. Александр Модестович из любопытства заговаривал с некоторыми — польки, немки, жмудинки. Были и православные белорусские юницы — не иначе, из крепостных, беглые. Но сами они о своих хозяевах не заговаривали, а Александр не выспрашивал, ибо и в прежние времена имел сочувствие к подневольным, а ныне тем более. Да как будто и не были они уже подневольными. Кому-кому, а девкам, падким на мужскую ласку и не стыдящимся мятого передника, Наполеон Бонапарт даровал свободу. И они с горячим желанием ублажали любезных кавалеров: прямо на травах, в придорожной пыли.
