— О мой Бог! — покачал головой Либих. — Вы ли это, юный друг! Какие несчастья приключились с вами? Вы выглядите нездоровым...
Но едва Александр Модестович раскрыл рот, чтобы ответить, как лекарь замахал на него руками: «Потом! Потом!..». Он провёл их в зал, усадил на софу, сам вышел в кухню и через минуту вернулся с серебряным подносом, на котором стояли две гранёные рюмки водки и немудрящая закуска.
— Вот, господа! Это то, что вам нужно. Remede souverain[33]!
Лекарство Либиха действительно несколько поддержало их дух и укрепило силы. У Черевичника даже заиграл румянец на щеках — не исключено, однако, что происходил этот румянец от уважительного, можно сказать, благородного обхождения; никогда ещё прежде Черевичника не называли господином; надо думать, непривычное обращение сильно взволновало безыскусную крестьянскую душу.
Покончив с закуской, Александр Модестович поведал лекарю о своих злоключениях: от того момента, как в доме Мантусов хватились Пшебыльского, до момента, когда хорваты учинили им с Черевичником тщательный обыск. Яков Иванович, человек с опытом, повидавший на своём веку немало достойного удивления и уже лет десять как переставший удивляться, сегодня, однако, удивился. Но впечатлили его не те обстоятельства, в какие попал Александр Модестович, а сам Александр Модестович, как он повёл себя. Как мог он, разумный человек, знающий себе цену, готовый уж лекарь, по роду деятельности обязанный воспитывать свой характер размышлением хладнокровным, обязанный хранить трезвым и независимым свой ум, как мог он, человек, посвятивший себя высокому и беззаветному служению лекарскому искусству, так безрассудно увлечься девицей, как мог он поступить столь горячо, столь бездумно, бросив родителей своих и пустившись очертя голову в погоню за авантюристом. Бесспорно, девица хороша — Либих видел её в корчме. Понятно — любовь. Но не до такой же степени! Должно же ещё быть и чувство меры. Нельзя из-за любви, которая по сути своей ничто — дым, мираж, химера, — ставить на карту всё. Времена настали тяжёлые. Нужно обдумывать каждый шаг. Тысячи и тысячи подлецов и авантюристов со всей Европы хлынули в Россию. Как отыскать среди них одного подлеца и авантюриста? Подумал ли об этом Александр Модестович?.. Война принесла отечеству несоизмеримо большие беды и страдания, нежели беда и страдание Александра Модестовича. Не следует ли смириться с потерей Ольги и отказаться от затеянных поисков? Не следует ли поддержать родителей в лихую годину и при них заняться делом? Конечно, проявленные Александром Модестовичем сильные чувства и совершенные поступки могли бы сделать честь какому-нибудь офицерику или простолюдину. Но лекарь!.. Лекарь должен быть выше обывательских устремлений и плотских желаний. Всякий хороший лекарь — по рука Иисуса на земле; лекарь — философ, он со смертью на «ты». Должно помнить об этом всегда. И на этом знании, как на основе, строить свою жизнь...
Яков Иванович от всей души желал Александру Модестовичу добра, но, встретив его твёрдый, вдруг ставший колючим, взгляд, по-видимому, засомневался — нуждаются ли в наставлениях его нежданные гости. Лекарь замолчал и по некотором размышлении счёл необходимым оговориться:
— Конечно, когда я был молод, когда из меня ещё сыпались зелёные яблоки, а не песок, я, должно быть, думал так же, как вы, мой юный друг, и так же не сомневался в разумности своих действий, и так же почитал назойливыми поучения стариков. Но годы!.. Одновременно тяжкий и прекрасный груз. Они берут своё и дают своё. Годы делают неповоротливым тело, но гибкими мозги. Однажды замечаешь, что тебе не всё уже доступно. И ты бы испытывал оттого подавленность, если бы разум не подсказывал: напротив — со своей жизненной искушённостью ты, как Бог, теперь можешь всё. Молодость ходит быстро, да достигает медленно; преклонные лета — наоборот. С горы яснее видишь тот путь, которым шёл, видишь, где петляла твоя тропинка, где пролегала в опасной близости к обрыву. Только не можешь вернуться, чтобы поправить свой путь. Так слушайся же стариков, юноша, в юности своей. И знай, на каждой ступеньке свои ценности. То, что ценишь сегодня, с лёгким сердцем оставишь завтра. Также и с девицами; любовь к ним — в начале лестницы.
