Дом, в котором Александр Модестович и Черевичник так вовремя укрылись, двухэтажный, каменный, очень длинный, о двух арках, закрытых наглухо железными воротами, настоящая крепость, оказался не более чем лавкой преуспевающего купца с весьма соответствующей его ремеслу фамилией Аршинов — лавкой продуктовой и мелочной, с швейными мастерскими по торцам и с конторскими помещениями наверху. Дом был совершенно пуст — ни мебели, ни товаров, одни только пыльные лакированные прилавки. Видно, осторожный, прозорливый купец предвидел, что эта война не кончится чем-нибудь вроде Тильзитского мира, что будут потери и покрупнее чести, коей никто не держал в руках, — и, не желая рисковать товаром, загодя вывез его.
Пройдя чёрным ходом, Александр Модестович и Черевичник оказались по другую сторону здания, на довольно просторном дворе, частью заставленном сломанными телегами, а частью заваленном пустыми ящиками и бочками. Шум с улицы тут уже не был так громок, и под прикрытием крепких стен, в относительной безопасности можно было немного расслабиться. За бочками и ящиками стоял ещё дом, одноэтажный, на высоком каменном подклете. Поднялись на крыльцо. Вошли в дом. Здесь была большая квартира купца — на шесть комнат и три печи. Всё самое ценное также оказалось вывезено, кроме, однако, громоздких вещей: кроватей, комодов, дубовых столов. Приметив, что Аршинов — человек основательный и любит доводить дело до конца (вывозить так вывозить!), в подклет даже и не заглядывали, ибо были уверены, что, кроме мышиного помёта, там вряд ли что-нибудь есть.
В квартире купца и решили провести остаток дня и первую ночь в Москве, а дальше видно будет. Вход в аршиновскую лавку со стороны Пречистенки по-аршиновски же основательно забаррикадировали ящиками и бочками, дверь чёрного хода подпёрли бревном. А как обе двери были обиты железными полосами, то и сломать их было бы не просто да и не всякому под силу... Нельзя сказать, что в своём убежище они провели безмятежную ночь — до глубокой темноты всё шли и шли солдаты, и звук их шагов, то удаляющихся к востоку, то вновь приближающихся с запада, тревожил, угнетал; потом, до самого рассвета, в квартале, как, наверное, и во всей Москве, свирепствовали мародёры; слышались выстрелы, какая-то возня, ругань, истошные крики, где-то гулко бухали взрывы. На не столь далёких западных окраинах, быть может, даже на Арбате, по которому вчера шли, мерцали сполохи пожаров.
Всю ночь Александр Модестович прислушивался, ворочался с боку на бок, взглядывал на окна, беспокойно вспыхивающие красновато-медными отблесками, но к утру заснул. А проснулся — солнце уже заглядывало в комнату. Черевичника в доме не было: верно, отправился куда-нибудь добыть съестного. Александр Модестович, подождав полчаса, спустился во двор. Досадуя на Черевичника, что тот ушёл один, осмотрел ящики и бочки. От бочек исходил сильный запах пряной сельди. Но вот ветерок потянул с другой стороны, и повеяло гарью...
Александр Модестович вошёл в лавку, поднялся наверх, выглянул через окно на улицу. Шла пехота — в голубых мундирах, перепоясанных белыми портупеями, с ружьями на плече. Волна за волной колыхались серые кивера. Сквозь пыльные обломки стёкол тускло посверкивали на солнце штыки. Вслед за пехотой звонко процокали копытами десятка два улан, потом окованными колёсами дробно простучали по булыжнику четыре орудия... И вдруг вывернула из-за угла знакомая карета! Александр Модестович весь затрепетал. Сердце его, кажется, остановилось от радости. Да! Судьба была благосклонна к нему, судьба великодушно дарила ему ещё одну возможность вернуть Ольгу... Страшась, что он мог ошибиться, что это не тот экипаж, какой он ищет, Александр Модестович прямо-таки впился глазами в возницу. Но нет, это точно он — пан Пшебыльский на облучке!.. Пшебыльский, чуть привстав, прокричал кому-то позади кареты, чтобы ехали вперёд и искали постоя. Вот как, у мосье уже были лакеи!.. Два молодых человека в мятых, пыльных сюртучках, пришпорив коней, поспешили в указанном направлении.
