Пепел и снег - страница 112

Шли дальше к центру по улице Арбатской. С интересом разглядывали город. Посматривали на окна, надеясь увидеть признаки жизни. Черевичник даже пытался дозваться кого-нибудь из горожан, но на зов его никто не откликнулся. Ветерок гонял по мостовой обрывки бумаг, трепал на тумбе углы афиш. Александр Модестович полюбопытствовал, прочитал одну. В ней сообщалось, что «в пользу любознательной московской публики назначаются особые публичные лекции... по натуральной истории, опытной физике, коммерческой науке — на российском языке, и история европейских государств — на немецком». В другой афишке, совсем свежей, генерал-губернатор Фёдор Васильевич Ростопчин клятвенно уверял: «Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет...». И далее подкреплял своё и без того сильное заявление внушительной цифирью — сколько пушек, сколько пехоты и кавалерии в славном русском войске. А какой-то озорник, насмехаясь над генерал-губернаторскими заверениями, перечеркнул типографский текст арбузной коркой, вывалянной в пыли, и снизу размашистым почерком (должно, второпях) приписал:

И вот только ветер гуляет по городским улицам — последний горожанин. Два усталых путника, словно из какой-нибудь восточной сказки, бредут по прекрасному, но безжизненному заколдованному городу. Им властвовать над Москвой час, пока у Бонапарта достанет терпения ждать от русских кротости и почтительности, пока он надеется добиться от россиян традиционной «порядочности» поверженных, слабых — каковой «порядочности» уже добился от многих европейских монархов, унизив их и нанизав ключи от их столиц на свой, увы, несвежий, носовой платок.

Двери домов были распахнуты, оконные стёкла кое-где выбиты; какие-то вещи лежали посреди улицы — что упало с воза, в спешке не стали поднимать. Александр Модестович едва не наступил на шляпную коробку, перевязанную розовой лентой; пожалел фарфорового агнца, валяющегося в пыли, поставил под чью-то дверь; подобрал старую куклу из папье-маше с обитым, облупленным лицом и положил на скамейку... Вошёл в какой-то казённый дом с внушительным лепным порталом. По широкой мраморной лестнице поднялся во второй этаж. Кабинеты, кабинеты... Двери в беспорядке — открыты, прикрыты, раскачиваемы сквозняками; дорогие паркетные полы усыпаны бумагами с яркими гербовыми печатями. Двуглавый орёл... Скипетр и держава... От опрокинутой чернильницы по бумагам — следок крысы в угол, в нору. В большой приёмной камин набит толстыми, едва прихваченными огнём папками. И отсюда уходили в спешке, в последнюю минуту. Генерал-губернатор клялся... На стене в золочёной раме портрет государя в полный рост. Нежное лицо, шелковистые волосы, мягкий округлый подбородок, возвышенный лирический взгляд голубых глаз, покатые плечи, пухлые, чуть не детские руки... Вспомнился Бонапарт — нервный, насупленный, усталый, с тёмными обводами вокруг запавших глаз, с решительно сомкнутыми губами... Два императора. Такие разные; противоположности во всём: во внешности, в характерах, во вкусах и пристрастиях, в происхождении, в праве на власть и, не исключено, — в судьбе. Два самых влиятельных человека в Европе довольно странно связаны судьбой: будто положены на чаши весов — падение одного совершенно точно означает взлёт другого. Они как день и ночь, как солнце и луна, как огонь и вода: не терпят друг друга, не протянут друг другу руки, и место одного тут же занимает другой. Понятно, такие люди непременно должны столкнуться, ибо мир тесен и двум титанам не бывать. Столкновение — вопрос времени. И даже если сказанные антиподы приложат все усилия, чтобы избежать битвы, у них ничего не выйдет, ибо над собой они не властны; управляет ими провидение Господне. А уж зачем Царю Небесному нужно сталкивать лбами царей земных, жалких во власти Его, того ограниченным человеческим разумом не постигнуть; следует только с покорностью принять на веру — нужно. Господу нужно, чтобы были приливы и отливы, нужно, чтобы звёзды совершали свой оборот, нужно, чтобы текли реки и извергались вулканы, нужно, чтобы чума косила целые народы, нужно, чтобы смертный убивал смертного, самым изощрённым, подлейшим способом — нужно!.. И в этом нет богохульства: мир, творение Всевышнего, сотворён Им так!.. Александр Модестович подумал: тот гвоздь, на коем крепятся весы, — не Истина ли? Вспомнил Пилата: «Что есть Истина?..» И с другой стороны помыслил: нужно ли знать человеку, что такое Истина, как овце нужно ли знать, куда погонит её пастырь? Объемлет ли человек пониманием Истину, как объемлет ли он пониманием Смерть? Чаша Бонапарта ныне высоко! Да, кажется, что в том проку! Не намечает ли пастырь прирезать к ужину первую овцу?