— Самое меньшее, что можно сказать, так это то, что все тут запутано до крайности… — Она взглянула на последний листок. — Может быть, это не так важно… Но Варуа обозначил начало карьеры Ла Мориньера в страховом деле сорок шестым годом… Он родился в восемнадцатом. Значит, ему было тогда двадцать восемь лет. Интересно узнать, что он делал раньше, например, во время оккупации.
Как хороший журналист-аналитик, она стремилась заполнить недостающие элементы той головоломки, которую предстояло решить. Франсуа, не обративший внимания на пробел, который она тотчас же заметила, все же возразил:
— Он мог быть военнопленным в Германии.
Но она настаивала:
— Возможно. Однако нужно проверить… кто знает…
Он пожал плечами.
— Но мы ведь не станем допрашивать его, чтобы…
Доминик прервала Франсуа, хитро сощурившись.
— Можно обойтись и без него.
Она поднялась и скомандовала:
— Едем.
— Куда?
Она проговорила с усмешкой:
— Вы боитесь сопровождать меня поздно вечером?
Он сунул свои заметки в карман плаща, расплатился по счету и последовал за ней. Едва они оказались на тротуаре, как огни в пивной погасли.
На окраине города «ренджровер» проехал через наполовину разрушенные ворота какого-то завода, тонкая труба которого, казалось, вытянулась до луны. Свет фар разогнал целую стаю кошек, стремительно исчезнувших в проемах длинного здания. Доминик лаконично объяснила:
— Это старый стекольный завод. Давид его занял самовольно.
Ее вездеход обогнул этот остаток минувшей индустриальной эпохи и остановился перед огромным крыльцом жилого дома, который выглядел бы весьма банально без этой помпезной пристройки. Преуспевавший когда-то промышленник жил тут со своей семьей в нескольких шагах от фабрики. Франсуа побился бы об заклад, что рядом был расположен теннисный корт и что великолепный розарий обозначал границу между миром труда с рабочими в спецовках и миром капитала с господами всегда при галстуках, за исключением, пожалуй, воскресных дней, когда можно было появиться в своем кругу с ракеткой в руках. Ему на память пришли кадры из фильма, снятого по пьесе Гоголя, где играл Дэнни Кей. Великий американский комик, одетый в костюм царского чиновника, требовал золотую карету, запряженную шестеркой лошадей, только для того, чтобы пересечь площадь от гостиницы, где он остановился, до городской управы. Легко было представить себе, и как владелец завода (который, подобно многим в те времена, считал себя хозяином волей Божьей) залезал в свой «роллс-ройс», попыхивая гаванской сигарой, и приказывал шоферу в ливрее проехать несколько метров, отделявших его от конторы.
— Вы грезите? Что с вами?
Картины прошлого и призрачные стеклодувы исчезли. Франсуа увидел, что его спутница уже поднялась по заросшим травой ступеням, и последовал за ней. Она постучала в дверь, верхняя часть которой, когда-то остекленная, теперь была грубо забита досками. Как и все окна на первом этаже.
Им открыл молодой человек с вьющимися волосами, в джинсах, разрисованной рубашке, ковбойской шляпе и с сигаретой в зубах.
Она сказала:
— Шалом!
Он расцеловал ее в щеки. Рошан с горечью подумал, не спала ли она с ним. Доминик коротко представила его:
— Франсуа.
Рукопожатие было крепким, близорукие глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, приветливо взглянули на него.
— Привет. Меня зовут Давид.
Они прошли следом за ним по коридору с ободранными обоями и поднялись по лестнице, перешагивая через отсутствующие ступеньки. Франсуа выразил вслух удивление, что «Электрисите де Франс» продолжает снабжать электроэнергией это заброшенное здание. Незаконного жильца рассмешила такая наивность.
— Не говорите это моей маме, которая еще не может оправиться от того, что я не посещаю синагогу… Я соорудил подпольную электропроводку.
На лестничной площадке он посторонился, указав на дверь. Франсуа галантно протянул ладонь к ручке, чтобы пропустить вперед свою спутницу. Пронзительный рев сирены приковал его к месту. Давид бросился к двери.
— Черт возьми! Я забыл выключить ее…
Он извинился.
— Мне нужно защитить мои железки от злоумышленников.
Только тогда Рошан заметил крохотные электронные «глазки», укрепленные по обе стороны двери таким образом, что их лучи перекрещивались. Оглушительный рев прекратился. У Франсуа еще звенело в ушах.
