Слава Богу, — подумала Анита. — Если я могу с одного взгляда вызвать у мужчины подобную реакцию, тогда мне ещё не о чем беспокоиться.
Предчувствие смертности, черт побери мою большую мраморную задницу!
Сержант Мисковский
— И что же нам делать? — спросил Мисковский. — Двигаться дальше, как будто ничего не случилось? — Укрытая мешком с деньгами, его щека была прижата к грязному полотну дороги.
— Черт бы меня побрал, если я знаю, — выругался постовой. — Кто бы не выстрелил первым, готов держать пари, он здорово подставил свою задницу.
— Так что нам делать? — повторил Мисковский.
— Я — простой полицейский, а ты — сержант. Вот и решай, что нам делать.
— Я не твой сержант. И что может решать сержант, когда вокруг столько больших начальников? Прежде чем что-то делать, нужно получить приказ.
Полицейский приподнялся на локте и взглянул поверх.
— Там в двери кто-то показался. Видишь? Двое парней. Нет, трое.
Сержант выглянул из-за мешка.
— Они только что открыли аварийную дверь и о чем-то разговаривают. — Он замер. — Слушай, один только что спрыгнул на пути.
Мисковский наблюдал за выпрямившейся темной фигурой, человек оглянулся назад, потом снова повернулся к ним лицом, а потом медленно, нерешительно пошел вперед.
— Он идет в нашу сторону, — хрипло прошептал Мисковский. — На всякий случай приготовь оружие. Он идет прямо на нас.
Мисковский сосредоточил все внимание на движущейся фигуре и потому не увидел предмета, появившегося в проеме открытой двери. Потом полыхнула ослепительная вспышка, человек на путях шагнул вперед, споткнулся и упал. Туннель множил на выстрелы раскатами эха.
— Господи, — простонал Мисковский, — началось!
Том Берри
Когда машинист двинулся в конец вагона, Том Берри закрыл глаза, взмахом руки подозвал такси — что же ещё ему, черт побери, оставалось делать, сидя в поезде метро, — и поехал в центр, где жила Диди.
— Я ничего не мог поделать, абсолютно ничего, — сказал он, когда девушка открыла дверь.
Диди втянула его внутрь и обвила руками шею, дрожа от облегчения и страсти.
— Единственной моей мыслью была радость, что жертвой оказался машинист, не я.
Она страстно целовала его лицо, губы ласкали его глаза, щеки, нос, потом она потащила его в постель, срывая сначала его одежду, а потом и свою.
Потом, когда они устало раскинулись в постели, переплетя ноги в не поддающейся расшифровке монограмме, он снова попытался объяснить:
— Я сбросил оковы рабства ложным хозяевам и спас себя для дела революции.
Неожиданно он почувствовал, как Диди замерла.
— Ты сидел там с оружием и ничего не сделал? — Она высвободила свои руки и ноги, разрушив монограмму. — Предатель! Ты клялся защищать права людей и предал их.
— Но, послушай, Диди, их же было четверо против одного, да ещё с автоматами!
— Во время Большого похода восьмая армия[6] опрокинула пулеметы гоминдановцев ножами, камнями и просто голыми руками.
— Но я же не восьмая армия, Диди. Я просто одинокий полицейский. Бандиты пристрелили бы меня, только шевельнись.
Он потянулся к ней, но Диди с отвращением увернулась и вскочила с постели. Тыча в него дрожащим пальцем, она заявила:
— Ты — трус.
— Нет, Диди. Рассуждая диалектически, я отказался отдать свою жизнь ради защиты денег и собственности правящего класса.
— Были попраны права человека. Ты нарушил свою присягу офицера полиции, — защищать эти права!
— Полиция — репрессивные щупальца капиталистического спрута, — взорвался Том. — Они таскают каштаны для правящего класса из огня противоречий, горящего над распростертыми телами рабочих и крестьян. Долой полицейских свиней!
— Ты нарушил свой долг. Именно такие люди довели до того, что полицейских стали звать свиньями!
— Диди! Что произошло с твоим Weltanschauung?[7] — Том умоляюще протянул к ней руки. Диди отодвинулась в дальний угол комнаты и замерла возле стойки с пластинками. — Диди! Товарищ! Брат!
— Временный народный суд взвесил твое преступление, штрейкбрехер. — Она резко повернулась, схватила его револьвер и направила на него. — Приговор — смерть!
Раздался выстрел, комната исчезла. Машинист был мертв.
Начальник окружной полиции
