К горлу поднялась тошнота. Осинский откинулся на траву и закрыл глаза.
— Ти бачиш підводу? — продолжал украинец. — Підводу ти бачиш? Тілько голими ранених у село і везуть. А чому — знаєш? У лазні миють, у тіх хатках у новое одягають. I усе це бабья медіціна видумала. Моя щира правда!
— Ну и что? Плохо разве? Очень даже неплохо, что чистое дают. А что голые, так это как на призывном, на комиссии. Не проходил, что ль? Тут в деревне никаких жителей нету, стесняться некого. Одни мы кругом.
— Я про те і не спорю. Я спорю про палатку... Эй ти, міномет, — осторожно тронул он Осинского за плечо. — Спиш чи помер? Тебе кличуть!
— Сам идти можешь? — спросил Осинского водитель.
— Могу, — неуверенно ответил он.
— Ну, давай. Без очереди тебя примут. Я им все объяснил. Ни пуха тебе, ни пера!
Войдя в палатку, Осинский почувствовал резкий запах лекарств и бензина. Вдоль брезентовых стен на табуретках сидели раненые, возле которых хлопотали медицинские сестры.
— Ложись вон на тот свободный стол, — сказала Осинскому седая женщина-врач.
«Наверное, профессорша».
Сестра помогла ему раздеться. Он лег на тепловатую липкую клеенку и тут же почувствовал, как по всему телу побежали мурашки.
Слева от него на столе лежал раненый с откинутым назад небритым лицом. Ему оперировали живот. Он не стонал, только шумно, как лошадь, фыркал по временам:
— Фр-р-р-р... Фр-р-р...
Солдат, лежавший на столе справа, дышал ровно. Одной ноги у него не было.
«Дзинь, дзинь, дзинь», — то и дело ударялось что-то о дно цинкового бака.
«Осколки из живота извлекают... Сколько же их?.. Градом летят...»
— Чего это ты туда-сюда смотришь? А ну-ка, не вертись, лежи спокойно, — строго сказала ему врач.
— Есть! — ответил он по привычке и почувствовал, как часто-часто забилось сердце.
Сестра начала обмывать мокрой ватой грудь и бок. Резко запахло бензином.
Раненый с левого стола почему-то перестал фыркать, умолк.
«Неужели умер?..»
— Все... — сказал кто-то усталым голосом. — Спишите...
«Точно... Умер... Там не убили, тут задохнусь от наркоза, как этот небритый... — подумал в ужасе Осинский. — Жить... Жить до чего хочется...»
Из внутреннего кармана гимнастерки покойного вытащили несколько медалей и «смертничок» — крохотную пластмассовую темную коробочку. На вложенной в нее бумажке были записаны имя, отчество, фамилия, год рождения и место жительства.
«А Иван Иванович носил такой «смертничок» не в кармане, а на шее, на тесемочке, как крестик, «медальоном» его называл...»
— Слухай! Тебе ще не різали, а, міномет? — услышал он голос с левого стола.
— Нет еще...
— Слухай, а той, що до мене тут лежав, загнувся, чи що?
— Прекратите разговоры! — сердито сказала профессорша.
— А ми що? Нічого... — глубоко вздохнул раненый. — Ми вам не прешкоджаєм... Можете чекрижить...
Раны на боку и груди Осинского заклеили пластырем. Разбинтовали руку. Обильно пошла кровь, и опять он почувствовал облегчение.
— Ну, привет, міномет! Мене вже усыпляють. Маску на пику кладуть. Во сне побачимся... Надобраніч!..
Осинский хотел повернуться, но почувствовал на плече крепкую руку врача.
— Лежи, лежи!
Обрубок прижали к столу клеенчатой подушкой с песком. Осинский с мольбой посмотрел на врача.
— Ты что, солдат?
— Оставьте длиннее кость, как можно длиннее.
— Ну как же можно длиннее, когда у тебя разорвано почти до самого плечевого сустава.
— Ну, сделайте хоть что-нибудь!
— Попробуем натянуть ткани пластырем.
На лицо наложили маску, начали капать эфир.
«Задохнусь... Когда же заставят считать?.. Я слышал, что обязательно заставляют считать... Вот сказали: «Готов». Значит, я уже усыплен?.. Почему же тогда я все слышу?.. Туман какой-то в голове... Шум... Все мутится, все крутится... Вот молодая сказала: «Оставим подлиннее кость...» Молодец! Вот старая говорит: «Дайте зажимы...» Что-то отрезают... Кожу, наверное... Сейчас начнут пилить...»
Он дернулся и тут же почувствовал резкий запах. Глубоко вздохнул и забылся.
Когда он очнулся, обрубок был уже забинтован.
— Эх... Почти до плеча... Почти до плеча... Что же делать...
— Держался ты молодцом, — устало улыбнулась врач и уже без улыбки бросила через плечо: — Следующий.
