На манеже «офицер» муштровал «юного Фрица».
— Для чего фашисту ноги?
— Чтобы топать по дороге! —
гаркнул юный Фриц.
— Грудь дугой! Втяни живот!
Бег на месте! Шаг вперед!
Фриц старательно выполнял все упражнения. Офицер командовал:
Левой, правой, раз и два!
— Для чего же голова?
— Чтоб носить стальную каску
Или газовую маску,
Чтоб не думать ничего.
(Фюрер мыслит за него!) —
вытаращив глаза, крикнул солдат.
Волжанские и Левка, сидящие на местах, засмеялись, зааплодировали. На манеже поставили декорацию Луврского музея. В центре установили белоснежную статую Венеры Милосской.
— Почему она без рук? — спросил у Левки лилипут.
— Ее так нашли при раскопках в Греции, — объяснил Левка.
Около статуи Венеры появился юный Фриц. Он был вдребезги пьян, чиркнул о бок Венеры спичку, закурил. И произошло нечто неожиданное...
Венера не выдержала... повернула голову, размахнулась ногой и ударила ею по физиономии распоясавшегося Фрица. Сделав несколько кульбитов, Фриц отлетел в сторону.
— Мировой трюк, Евгений Михайлович, — сказал шепотом Кузнецову Владимир. — Совершенно неожиданный.
— Верно, нравится? Очень рад, — обрадовался Кузнецов и крикнул Венере: — Отлично, Александр Александрович. На сегодня хватит.
Венера подняла ногу, сняла ею маску.
— Сандро! — радостно воскликнул Левка.
Сандро положил ногой маску на пьедестал, легко соскочил с него, побежал навстречу Осинскому
Они забрались в укромный уголок на конюшне, и Сандро рассказал о смерти Сабины.
— А что с младенцем? — спросил Левка, помолчав.
Сандро тоже долго молчал, теребил подбородок пальцами ноги. Сказал, вздохнув:
— Никого вокруг не было... Как я могу ему помочь?.. Лежит он... Кричит... Носиком в землю уткнулся... Что мне делать? Повернул я его ногой, личиком вверх и вперед... Шах за мной не полетел, так и остался с Сабиной, как ни манил его...
Дадеш достал кисет, оторвал газету, отсыпал самосаду, ловко, обеими ногами свернул самокрутку, заклеил, чиркнул спичками, закурил, дал закурить Левке.
— Ну, иду я, стало быть... А он кричит... Иду, а совесть мучает... Не выдержал... вернулся... Взял его за шкирку и запрыгал на левой ноге. Устал сразу... Задыхаюсь... Переменил ногу, запрыгал дальше на правой... Потом в зубах нес... Не смог бросить... Еле дотащил до станции, отдал какой-то старухе... Самолеты опять спустились метров на сто и по публике: «Т-р-р-р-р!» За каждым человеком гнались, сволочи!.. И старуху убили и ребеночка... Не суждено, значит... Понятно, да?..
Он помолчал, снова свернул цигарку.
— Иду темным лесом... Кричат: «Ой-ой!» Из деревни бегут люди: «Герман вошел!» Надо бежать... Иду назад овражком. Сидит какая-то сволочь, фонариком сигналы подает, слышишь? Был бы ножик у меня или хоть камень... Под ногами мягкие листья. Нечем ударить. И еще босой ведь... Эх, пожалел я тогда, что туфли выбросил... А он вооружен. Но все равно до сих пор себе не могу простить, что смалодушничал, не стал драться.
Сандро задумался.
— Ну, а дальше что было?
— Добрался до Могилева. А его вот-вот возьмут... Пальба, дым! Все горит... Дошел до железнодорожной будочки. Хороший такой старичок там сидит. «Поезда не будет?» — спрашиваю. «Почему не будет? Будет! Поспи тут, отдохни, я разбужу».
Устроил меня в товарный вагон. В нем раненые. Прямо на полу. Я еле запрыгнул. Поехали. Сесть негде. Стою. В ногах крепатура страшная. Началась бомбежка. Я кое-как выпрыгнул... Кругом стоны, крики... Раненые, представляешь?.. Добрался до Тамбова... Ноги побитые, грязные, опухшие... Есть хочу — сил нет! Я к одной девушке: «Нельзя ли мне дать кусочек хлеба?» Она дала. Я около забора сел. Сижу, а кушать не могу: лапы грязные, и потом кругом народ. Прихожу в исполком, прошу отправить в Куйбышев. Там цирк. А мне какой-то тип предлагает: «Цирк подождет! В колхозах люди нужны!» Я говорю: «Как же я смогу в колхозе работать?» — «А что вы в цирке делали?» Я не стал объяснять, что рисовал, стрелял... Говорю: «Антипод работал. Бочки ногами кидал». — «Вот и в колхозе будете кидать!»
И смех и грех... Вмешался старший, отправил до Саратова. Оттуда в Куйбышев... Свет горит, нарядные люди ходят... Чудно!.. В общем до цирка добирался я месяц и семь дней. Лохмотья висят... Бородища выросла... Не узнали меня... А как узнали, в слезы, Левка... Только один дурак спросил: «Тебе ничего не жалко из барахла, что осталось в Минске?» Я лично ничего не жалею... Только банку белой черешни... Купил накануне. Мировые консервы, слышишь? Так я не успел ни одной ягодки оттуда съесть, представляешь? Дело не в том, я шучу, конечно, Левка...
