Вдруг Марина вскрикнула, затем тяжко задышала, вновь закричала резко и оборвала крик, до крови закусив губу. Левка и Сабина испугались.
Словно из-под земли вырос Николай с картами в руках, за ним встревоженные артисты. Завыл Трефка.
— Левка, Сабина, бегите по всему поезду! Ищите акушерку или врача! Вы — в хвост, я — в сторону паровоза! — крикнул Николай.
Ребята, не надевая пальто, бросились по вагонам. Чернявенькая круглая проводница побежала вместе с ними. Всюду спали.
Левка кричал:
— Акушерка или врач не едут? Товарищи, среди вас акушерка или врач не едут?
Люди вскакивали с полок, протирали глаза.
— Что случилось?
— Женщина рожает.
Ни акушерки, ни врача не было.
— А вдруг и Коля никого не найдет? — со страхом сказал Сабине Левка, и сердце его заныло от жалости к Марине.
— Тогда не знаю, что и будет... — вздохнула Сабина. — Это же просто ужас.
— Как-нибудь обойдемся, — сказала проводница. — Примем младенца. Баб полон поезд.
Они вернулись в вагон. Николая еще не было. Полку занавесили со всех сторон простынями. Внутри ярко горела свеча. По простыням мелькали тени женщин. Раздавались судорожное дыхание Марины, приглушенный шепот.
Мужчины стояли кучкой у тамбура, молча дымили папиросами, старались не глядеть в сторону Марины. Слышался громкий перестук колес.
Владимир подошел ближе к мужчинам, зашептал:
— Говорил я ей — оставайся в Тбилиси, опасно ехать, не послушалась...
— Как бы я без тебя там одна осталась... Что ты говоришь... — послышался слабый голос Марины.
Она снова застонала, сквозь зубы, тяжело, прерывисто задышала. Левка чуть не заплакал от жалости.
— А женщинам всегда так больно? — спросил он у Владимира.
— Вам бы, идолам бесчувственным, хоть раз попробовать! — ругнулась проводница, глянув в сторону артистов.
Появился радостный Николай с какой-то дородной заспанной женщиной.
— А это наша Фелисата Ивановна, наша акушерка, наш... мастер, так сказать, — заискивающе произнес он.
Все облегченно вздохнули.
— Ведра с кипятком есть, шелковые нитки нашли, ножницы нашли, — скороговоркой доложил акушерке Владимир.
— Ладно, погодите, может, и так образуется, — сказала белолицая Фелисата Ивановна и проплыла за простыни.
— Может, потерпишь, а, артистка? — громко спросила акушерка. — К утру ведь прибудем!
— Постараюсь, — еле слышно отозвалась Марина.
— Правда, говорят, кто в дороге родится, счастливым бывает, — громко зевнула акушерка и похлопала себя ладошкой по рту, — но в роддоме-то лучше, чем в поезде... О-ох-хо-хо-хо-хо-нюшки...
— Я, как скажете... — жалобно простонала Марина и громко вскрикнула: — Ой, мама!
— Спирт есть? — спросила акушерка.
Ее голос стал требовательным, строгим.
— Нет? А водка? Тоже нет?.. Что же вы, артисты, непьющие, что ли? Я слышала, что алкоголики... Чудно... А ну-ка, в вагон-ресторан, живо! Будите там всех! Водки, еще кипятку большую кастрюлю! — властно приказала Фелисата Ивановна. — И мне чистый халат и поварской колпак или салфетку на голову!
Владимир, Левка и проводница бросились в ресторан.
— Носит вас, артистов! — ругалась проводница. — Цыгане и то не в пути рожают, табор останавливают. Ну, куда? Куда черт понес, раз такое дело?
— Нельзя же премьеру срывать... Зрители ждут...
— Ждут... — зло передразнила проводница. — Сидели бы... Рожали бы как все люди... Дома...
— А где его взять нам, цирковым, дом-то?.. У кого он есть, дом... Что же делать?..
— Э-э-э-э-эх, бродяги, — махнула рукой проводница.
Они вернулись из ресторана и не узнали вагона. Кругом смеялись, пели, танцевали. Громче всех хохотала голосистая акушерка.
— Что случилось? Уже? Кто родился? — задыхаясь от волнения, спросил Владимир.
— Ничего не уже. Быстрый какой! — послышался из-за простыней густой голос Фелисаты Ивановны. — Это твои товарищи решили развлекать ее, отвлекать, будто поможет... Чудаки...
— Поможет, — твердо сказал Цхомелидзе. — Поможет, увидите...
— Ну валяйте тогда... — засмеялась акушерка. — Отчебучьте чего-нибудь, да почуднее, посмешнее. Чтобы чертям тошно стало!
Послышался слабый голос Марины. Она попросила:
— Расскажите, дядя Алекс, про Пушкина...
— Про Пушкина! Про Пушкина! — весело зашумели артисты.
