— Каким карандашом писать будете? Красным? Синим? Черным? — спросил Левка.
— Не пойму тебя, кацо! О чем говоришь? Какой карандаш есть — таким писать буду. Найду красный — напишу красным, найду зеленый — напишу зеленым... Какая разница?
— У меня есть красный карандаш! Напишете?
Русидзе рассердился, вскипел, резко крикнул:
— Я не жулик, кацо! Что такое шахер-махер, не знаю! Честно живу На что намекаешь, повтори?!
— Я дам красный! Напишете? — снова крикнул Левка.
Он дрожал от гнева. Мамия в страхе остановил волов. Артисты соскочили с телеги. Дождь усилился.
— Напишете красным? Или дальше будете обманывать?
— Нет, это просто бандит! — спокойно сказал Русидзе, бросив злой взгляд на Мамия. — Какой-то кретин наболтал ему глупостей про меня, а он как попка повторяет! Хулиган! Бандит неблагодарный! Я ему столько хорошего сделал! От Дойнова спас! Пальцем не тронул!
— Лучше бы били, чем так издеваться! — крикнул Левка.
— Хочешь, чтобы ударил? Напрашиваешься? Могу, дорогой! — сказал Русидзе, спрыгивая с подводы. — Могу и ударить, кацо, раз просишь! Больно ударить! У меня рука тяжелая! Ох, и тяжелая!
Он начал медленно закатывать рукава, обнажая жилистые сильные руки.
— Ну, бей! Бей! — крикнул Левка.
Русидзе не двигался с места. Левку трясло, как в лихорадке.
— Что застыл, как твоя кукла-манекен? Моргай! Моргай! Бей!
— Бандит! Арестант! Вор! — медленно, не повышая голоса, сказал Русидзе. — Я слышал, как ты Дойнова обкрадывал!
Левка в дикой ярости подскочил к Русидзе, занес руку, чтобы ударить его в подбородок, но был сражен железным кулаком артиста. В голове зазвенело, в глазах стало темно. Его тут же стошнило.
«Разбил перепонки!..» — подумал Левка, плача.
Он с трудом поднялся, взял в руки голыш, шатаясь, подошел к Русидзе и ударил его по голове. Тот охнул, обхватил руками голову и тяжело осел на землю у заднего колеса подводы, заплакал тоже.
Левка опустился рядом. Они долго сидели у подводы спинами друг к другу под проливным дождем и плакали. Никто из артистов не шелохнулся, не подошел к ним, не проронил ни слова. Лил дождь. Левка поднялся первым, взял с подводы свой промокший насквозь узелок.
— Прости меня, кацо... Я дрянь... — тихо сказал Русидзе.
Левка не ответил, повернулся и с трудом зашагал прочь, скользя по глине, всхлипывая, дрожа, глотая дождь и слезы.
— Прости, кацо! Прости! — кричал вслед Русидзе.
Левка убыстрил шаги. За поворотом он увидел широкую трещину в горе. Это оказалась пещера. В ней было темно и сухо. Левка лег на большой плоский холодный камень. Голова раскалывалась, ухо ныло.
Он слышал, как мимо несколько раз с грохотом проносилась телега, как Мамия и Русидзе кричали: «Левка! Левка!», но не двинулся с места. Потом все затихло. Дождь кончился. Левка вышел на дорогу.
«Пойду в Самтредия к милиционеру дяде Гулико... Посоветуюсь, что делать... Может, он знает, где искать дядю Ладо...»
Левка дошел до какого-то поселка. Постучал в дверь старого дома. На порог вышла старуха, увидела, залопотала по-грузински. Левка ничего не понял и, жестикулируя, указав рукой на дорогу, несколько раз повторил:
— Самтредия! Самтредия!
Старуха кликнула черномазую худую девочку с огромными серыми глазами. Левка объяснил ей, в чем дело. Девочка заговорила со старухой по-грузински. Та качала головой, глядела на Левку слезящимися, покрасневшими глазами.
«Сколько же ей лет? — думал Левка. — Не меньше ста...»
— Бабушка сказала — ночуй у нас. До Самтредия далеко идти, в горах волки, шакалы. Пойдешь с утра.
Левка умылся. Его накормили, уложили спать. Разбудили очень рано, до восхода солнца.
— В Самтредия едет кузнец. Возьмет тебя с собой. Бабушка уже договорилась. Как только ты заснул, ходила по деревне.
Старуха протянула Левке две горячие лепешки.
— Бери! Бери! — сказала девочка.
— Бери! Бери! — с трудом по-русски повторила старуха, засмеялась и погладила Левку по голове.
Левка поблагодарил хозяев:
— Мадлопт!
Старуха обрадовалась, девочка засмеялась, обе наперебой заговорили по-своему.
— Бабушка спрашивает, что ты еще можешь сказать по-грузински?
— Ори атас ас отхмоцда цамеди! — громко выпалил Левка.
