— Давай уложу! Руки-то крюки!
— Я сам, — буркнул Миша и снова закашлялся.
— Ну, как хочешь.
Миша отложил краски в сторону на пол и стал упаковывать Машкин подарок — сеть.
«Краски сверху положит...» — догадался Левка.
Но Миша не стал укладывать краски, кончил упаковку, переложил краски с пола на край стола. Сделал шаг к двери. Вернулся, быстро отодвинул краски на самую середину стола и, так и не взглянув на Левку, поспешно вышел из комнаты.
Левке захотелось тут же броситься к другу, остановить его, обнять за хилые плечи, поднять в воздух, раскрутить... Но он не тронулся с места, боясь расплакаться, как девчонка.
Из окна он увидел, как Миша, сутулый и жалкий, сел на край подводы, свесил ноги, закашлялся... Подвода выехала на дорогу...
В этот же день Левка узнал, что Дойнов не берет на гастроли Сабину.
— Ты чего? — спросил Дойнов, входя в комнату. — Чего нос повесил?
— Сабину жалко. Переживает...
— Ишь ты! Жалко! А чего ей переживать? Матроску же я назад не отымаю. И какую матроску! Почти совсем новую! Пускай ходить!
— При чем тут матроска? Ей артисткой стать хочется.
— Кому же не хочется красивой жизни? Только у меня не лазарет и не богадельня. Разве это дело, чтобы у акробатки голова кружилась? Пусть в балет идет. И вообще, ежели в человеке сидит хворь, надо дома отлеживаться, а не на сцену переть. Ты выдержал срок, она нет. Сколько времени кормил, поил, обувал, катал — хватит! Вернется в детдом. Совсем не плохо. Я же заранее предупреждал, никого не обнадеживал, верно?
— Предупреждали... Все равно жалко...
— Хватит. Иди!
На попутной машине Левка отправился в Серебряково проститься с Радиком. Они поцеловались. Лицо у Радика было соленое. Не менее тяжелым оказалось прощание с Машкой и другими детдомовцами. Они проводили его почти до Уральска.
В детдоме Левка подошел к Васильеву.
— Выйдем, поговорим.
Они вышли на пустынную улицу. Ярко светили звезды.
— Как быть с долгом? — спросил Васильев.
— С каким? — удивился Левка.
— А как же «американка»? Что ты хочешь?
— Вот дурной. А впрочем, хочу. Во-первых, навещай Радьку Не давай его в обиду. Машка тоже обещал, но ты все равно следи за ним. Во-вторых, пиши обязательно! Я буду сообщать куда. И в-третьих... — Левка замялся.— Помогай Сабинке... Во всем помогай, слышишь?.. Обещай...
— Клянусь!
— Вызови-ка ее.
Левка отошел к кирпичному забору, посмотрел вокруг. Город готовился к празднику. На тротуаре у стены в ожидании лежали огромные цифры XXI из красных электрических лампочек. Завтра на толстых веревках их будут подтягивать под самую крышу детского дома, рядом с уже висящим портретом Маркса.
«Ровно год... Ровно год, как я стоял у детприемника и ждал автобуса...»
На крыльцо вышла Сабина, увидела Левку, подошла к нему Они стояли и молчали. Сабина заплакала. Левка погладил ее по плечу, не зная, чем утешить. Почувствовав, что вот-вот разрыдается сам, проговорил с трудом:
— Ну... ладно тебе... хватит...
Она вытерла глаза, порывисто поцеловала его в щеку и, взбежав на крыльцо, крикнула:
— Будь счастлив, Левка!
Левка слышал, как простучали ее башмаки по лестнице. Он еще долго стоял внизу у забора, потом вздохнул и медленно зашагал прочь...
Бригада выехала на гастроли. Сборы были безрадостными. Дойнов собрал артистов и объявил:
— О квартирах можете забыть. Будем ночевать в клубах.
— Значит, диковать, — вздохнул Абашкин. — Первый признак...
— Что это такое? — поинтересовался Левка.
— Этого слова ты ни в одном словаре не найдешь, ни в каких энциклопедиях. Но его знают все цирковые мира. А значит оно, что вчера ты не ел, сегодня ничего поесть не найдется и на завтра не предвидится!
Сборы падали. С каждым днем настроение в бригаде ухудшалось. Для Левки репетиции стали мукой.
— Туго спину, бездарь! Спина мягкая! — кричал Дойнов во время трюка руки в руки.
Однажды он поднял Левку в стойке на вытянутых руках. Мальчик отклонился в сторону. Дойнов не стал балансировать, раскрыл кисти и отпустил руки. Левка полетел вниз головой.
— За что?
— А вот за то! — рассвирепел Дойнов и пнул Левку ботинком в бок. — Теперь всегда буду отпускать руки, так и знай! Иначе не почувствуешь трюка, чмур!
